Мари Хермансон - Двойная жизнь

После такого ответа Хелена приняла твердое решение. Провожая Карину Торессон к двери, она спрятала нож за спиной, а когда та захотела выйти, несколько раз вонзила его в грудь и живот Карины Торессон, насколько она помнит, четыре раза.

Хелена Экберг даже и не думала скрываться бегством, сама позвонила в полицию и во всем призналась. Ко времени поступления звонка Карина была мертва уже приблизительно в течение двух-трех часов. Промежуток между наступлением смерти и звонком она посвятила уборке в доме, и это действие она сама охарактеризовала как «выработанное рефлекторное поведение». При этом она не стерла ни с себя, ни со своей одежды следы крови, так как «не хотела уничтожать улики».

На вопрос о том, раскаивается ли в содеянном, женщина ответила, что очень сожалеет о том, что лишила детей Карины Торессон их матери. Если бы она знала, что у последней были дети, то, вероятно, повела бы себя по-другому. Во время разговора с Кариной Торессон Хелена Экберг задавала ей вопрос о том, есть ли у нее дети, на что та ответила, что это ее не касается. В остальном она не чувствует своей вины.

Ивонн прочла еще несколько протоколов допросов, в которых показания Хелены были представлены подробнее.

Затем она ознакомилась с результатами данных технической экспертизы по группе крови, составу пятен, обыска автомобилей, присутствия частичек песка и гравия на подошвах туфель обеих женщин.

Ивонн просмотрела размытые фотокопии снимков убитой, припаркованных машин, а также дачного домика, запечатлевших его вид как изнутри, так и снаружи.

Со все возрастающим чувством неловкости она прочитала результаты вскрытия трупа и протоколы осмотра места преступления, которые свидетельствовали, что, если не считать крови в прихожей, весь дом был чисто прибран, стаканы, фарфоровая посуда и кастрюли были тщательно вымыты и что мусора не было ни в мусорном ведре под мойкой, ни в мусорном контейнере возле дома. (На одном из допросов Хелена пояснила, что все отходы выбросила в мусорный контейнер одного из соседей, так как зимой он вывозится на свалку, а у Экбергов – нет, а женщина не хотела, чтобы отходы оставались лежать там до следующего года и разлагаться.)

В общем, из документов хода расследования вырисовывался портрет женщины с почти нечеловеческим самообладанием, которая хладнокровно ждала две недели, чтобы отомстить. Она подала на стол заботливо приготовленный ею обед, а потом тем же ножом, что разделывала мясо для обеда, совершила убийство. Хелена имела вполне четкое представление о том, чьи мусорные баки вывозились на свалку, но не проявила такой же дотошности, чтобы точно узнать, были ли дети у женщины, которую она собиралась убить.

Ивонн охватил ужас. Ей бы не хотелось встретиться с такой женщиной. И зачем только Бернхард дал ей все это прочесть?

Декабрь. Предместье готовилось к Рождеству. Здешние жители очень любят украшать дома праздничной иллюминацией. Ивонн обратила внимание на то, что с каждым годом пригород освещался все больше и больше. Если раньше в домах было только по одному-двум сверкавшим огнями окнам, с одним электрическим подсвечником либо предрождественскими звездами, то теперь это можно было увидеть буквально повсюду. Неукрашенное окно было чем-то из ряда вон выходящим и нарушавшим облик, как пустота, возникшая на месте выпавшего зуба в ослепительно-белой улыбке. Предрождественские звезды, более разнообразные и разноцветные, чем прежде, стали теперь еще больше: некоторые иногда полностью заполняли собой оконный проем, сильно затрудняя обзор для Ивонн.

Красные, белые, зеленые электрические гирлянды целиком завладели садами. Сверкающие змеи обвивали кустарники и деревья, карабкались вдоль заборов вверх и, взбираясь по перекрытиям домов, свисали через балконные решетки.

Обе семьи переселенцев, невзирая на поднятые возле домов шведские флаги, не поддались повальному увлечению украшать все предрождественской иллюминацией. Ивонн так и не смогла разглядеть в их домах ни одного подсвечника или звезды. Но их жилища одинаково ярко сверкали круглый год от переливавшейся латуни, люстр и парчи, и наверняка там вполне хватало своего блеска.

У Йоргена намечался отпуск с Рождества до Крещения, и Ивонн также захотелось отпроситься на это время, с тем чтобы у всех членов ее семьи были настоящие рождественские каникулы. Как только она заговорила с Бернхардом на эту тему, тот с удивлением уставился на нее:

– Так долго? Нора, а тебе не будет скучно? Я думал, что у тебя нет семьи, или я не прав? А может, что-то еще?

Казалось, что ему даже в голову не приходило, что у Норы помимо его дома может быть еще и личная жизнь. О своей работе в агентстве она уже рассказывала ему, но об остальном – ни слова. Для Бернхарда было само собой разумеющимся, что Нора одинока и не имеет семьи.

– Ты, наверное, живешь не одна? – спросил он удивленно, бросив свой взгляд на безымянный палец без кольца. – Но детей-то у тебя уж точно нет?

Ивонн поразилась тому, насколько искреннее недоумение возникло у Бернхарда по этому поводу. Ведь у большинства людей есть семьи, не так ли?

Этот разговор произошел на улице. Ивонн знала, что он был дома, и, отправившись на его поиски, как это бывало уже неоднократно, разыскала его в маленьком японском саду, где он стоял, уставившись на белую, похожую на водную гладь галечную насыпь. Мискантус растерял все свои пушистые шелковистые метелки, вместо них остались только тонкие и хрупкие стебли, похожие на еловые ветви.

– У меня есть родители, а еще в Уддевалла живет моя сестра с семьей, – ответила она. – И на Рождество я всегда еду к ним и провожу там какое-то время. Мы ведь так редко встречаемся. А ты, Бернхард? Разве твою жену не отпустят на праздники домой?

– Хелене дадут маленький отпуск только десятого апреля. Но я обязательно поеду к жене, чтобы навестить ее. А остальные дни проведу в полном одиночестве. Прошлое Рождество прошло точно так же.

Эта жалость к самому себе вызвала в душе Ивонн противоречивые чувства.

Она испытывала отвращение к этому не по-мужски жалкому лицу с обвисшими и мягкими, как у ребенка, щеками и полуоткрытым ртом, который, казалось, постоянно пребывал в каком-то ожидании. В ожидании чего? Жареных голубей? Поцелуев? Или, быть может, своей мамочки, которая придет с минуты на минуту и почистит ему зубки? Да хорошей оплеухи он заслуживает, вот чего!

И одновременно с этим Ивонн ощутила неизъяснимое желание обхватить руками это лицо и, нежно, но вместе с тем крепко удерживая, расцеловать его. Она вспомнила, как мурашки пробежали по ее телу, когда во время массажа Бернхард поцеловал ее руку. А еще его мокрые от слез щеки под ее губами, его пальцы, скользившие под свитером Ивонн, и те мгновения, когда он раскрыл тайну своей жены.