Том Смит - Малыш 44

Лев взвел курок.

Василий ошибался насчет Киева. Поддельное письмо Бродского ввело его в заблуждение. Он убедил остальных оперативников в том, что они лишь зря потратят время на поездку в Кимово, и открыто намекнул, что сегодняшний провал операции приведет к тому, что он станет их новым начальником. Все эти досадные оплошности наверняка найдут отражение в письменном рапорте Льва. А сейчас Василий чувствовал, что все присутствующие не сводят с него глаз. Его авторитету был нанесен унизительный удар. Какая-то часть его сознания хотела увидеть, хватит ли у Льва духу выстрелить в него. Последствия будут для него самыми серьезными. Тем не менее Василий отнюдь не был дураком. В глубине души он сознавал, что он трус, а Лев — нет. Василий опустил пистолет. Делая вид, что вполне удовлетворен, он жестом показал на детей.

— Девчонки получили хороший урок. Может, теперь они вырастут лучшими гражданами, чем их родители.

Лев направился к своему заместителю, пройдя мимо двух мертвых тел и оставляя на залитом кровью снегу отпечатки сапог. Резко взмахнув рукой, он ударил Василия рукоятью пистолета в висок. Тот отпрянул, согнувшись и обхватив голову руками. Из-под пальцев у него показалась струйка крови в том месте, где лопнула кожа. Но не успел он выпрямиться, как Лев упер ствол своего пистолета ему в висок. За исключением двух девочек, которые ничего не видели, готовясь к смерти, остальные смотрели на них.

Очень медленно Василий поднял глаза на своего командира. Губы у него дрожали. Он не хотел умирать — он, для кого смерть других людей давно стала обычным делом. Палец Льва лег на спусковой крючок. Но он не мог нажать его. Во всяком случае, расчетливо и хладнокровно — не мог, и все тут. Он не станет палачом для этого ничтожества. Пусть его карает государственное правосудие. Он сунул пистолет в кобуру.

— Ты останешься здесь и дождешься милиции. Объяснишь им, что здесь произошло, и окажешь всю необходимую помощь. А потом своим ходом доберешься до Москвы.

Лев помог девочкам подняться на ноги и повел их в дом.

Понадобилась помощь троих оперативников, чтобы перенести Анатолия Бродского в кузов грузовика. Его тело бессильно обмякло, словно из него ушла жизнь. Он бормотал себе под нос что-то нечленораздельное, будучи вне себя от горя и не обращая внимания на агентов, которые приказали ему замолчать. Они не желали всю обратную дорогу слушать его стенания и плач.

Войдя в дом, девочки не проронили ни слова; казалось, они до сих пор не могли осознать, что мертвые тела, лежащие во дворе, принадлежат их родителям. Похоже, они ждали, что вот-вот появится отец и приготовит им завтрак или с огорода вернется мать. Они потеряли всякую связь с реальностью. Родители были для них целым миром. И разве может теперь мир существовать без них?

Лев спросил, есть ли у них еще какие-либо родственники. Ни одна из девочек не произнесла ни слова. Он сказал старшей, чтобы она собирала вещи: они едут в Москву. Ни одна из них не пошевелилась. Он вошел в спальню и начал сборы сам: сначала нашел их личные вещи, потом одежду. Вдруг у него затряслись руки. Он прервал свое занятие, опустился на кровать и уставился на свои сапоги. Потом стукнул каблуками, тупо глядя на тоненькие кольца пропитанного кровью снега, упавшие на пол.

Стоя на обочине дороги, Василий докуривал последнюю сигарету, глядя вслед отъезжающему грузовику. Сквозь заднее стекло он видел двух девочек, которые сидели на переднем сиденье рядом со Львом — там, где должен был сидеть он. Грузовик прибавил газу и исчез за поворотом дороги. Василий осмотрелся. Повсюду из-за занавесок выглядывали лица соседей. На этот раз они не спешили прятаться. Он был рад, что ему оставили автомат. Василий вернулся в избу, мельком бросив взгляд на два трупа на снегу. Он вошел на кухню, вскипятил воду и заварил себе чай. Тот получился крепким, и он решил подсластить его. В доме нашлась небольшая жестянка с сахаром. Вероятно, семья рассчитывала растянуть ее на целый месяц. Он почти полностью высыпал ее в свой стакан. Получилась вязкое приторно-сладкое месиво. Он отхлебнул глоток и внезапно ощутил неимоверную усталость. Василий снял шинель и сапоги, прошел в спальню, откинул покрывало и повалился на кровать. Сейчас он жалел о том, что не может выбирать сны по своему желанию. Тогда бы он заказал сон о мести.

Хотя Лев работал здесь вот уже пять лет, он до сих пор чувствовал себя неуютно на Лубянке, в штаб-квартире МГБ. Здесь редко велись нейтральные разговоры. Реагировали на все обычно сдержанно. В этом не было ничего удивительного, учитывая род их занятий, но, по его глубокому убеждению, было нечто гнетущее в самом здании, словно страх был заложен в него еще во время строительства. Он сознавал, что его теория не имеет ничего общего с действительностью: насколько ему было известно, у архитектора не было подобных намерений. Здание было построено еще до революции [1] Имеется в виду Октябрьская революция 1917 года. ( Здесь и далее прим. перев. ) , первоначально в нем располагалась страховая контора, и лишь значительно позже его заняла секретная служба [2] Речь идет о ЧК — Чрезвычайной комиссии по борьбе с бандитизмом и саботажем. большевиков. Тем не менее ему с трудом верилось, что они случайно выбрали для себя именно это здание, чьи пропорции одним свои видом внушали почтение и страх: не высокое и не низкое, не широкое и не узкое, оно было каким-то неуклюже усредненным. Фасад производил впечатление настороженной бдительности: бесконечные ряды больших окон, карабкающихся к самой крыше, к часам, которые взирали на город, словно огромный стеклянный глаз. Казалось, вокруг здания была проведена невидимая черта, и прохожие старательно держались подальше от его воображаемого периметра, словно боясь, что, если они переступят его, злая сила затянет их внутрь. Пересекали черту только осужденные и штатные сотрудники. Оказавшись за этими стенами, люди лишались всякой возможности доказать свою невиновность. Это был конвейер по установлению вины. Пожалуй, Лубянка строилась без всякого умысла, но с годами здесь поселился страх и бывшее здание страховой конторы стало воплощением гнетущего ужаса.

На входе Лев предъявил свое удостоверение, которое означало, что он не только может войти в здание, но и выйти из него. Мужчин и женщин, которые проходили через эти двери без удостоверений, очень часто больше никто и никогда не видел. Система могла запросто отправить их отсюда или в ГУЛАГ, или в соседнее здание в Варсонофьевском переулке, также принадлежащее госбезопасности, в котором были наклонные полы, обшитые деревянными панелями стены для поглощения пуль и шланги, чтобы смывать следы крови. Лев не знал, как часто в нем происходят расстрелы, но слышал, что иногда там казнили по несколько сотен человек в день. При таких масштабах расправ вопросы практического порядка — например, как легко и быстро избавиться от человеческих останков, — приобретали особенное значение.