Уильям Райан - Пропавшая икона

Своеобразность ситуации заключалась в том, что милиция, в том числе МУР, находилась в составе Народного комиссариата внутренних дел, поэтому когда советский человек говорил об «органах», то подразумевал и НКВД, и милицию; и все догадывались, что с приходом нового наркома Ежова задачи милиции могут перейти, в том числе, в политическое поле. А судя по решению убрать статую Ягоды, последнему недолго оставалось до ареста, а может, его уже арестовали. Если это произошло, то, скорее всего, грядет объединение двух ведомств. Королев, конечно, представлял, как это будет происходить, и несмотря на то, что у него был один из самых высоких показателей по раскрываемости в отделе, при объединении двух органов с профессиональными заслугами не будут особенно считаться. Он достаточно много повидал за последнее время, чтобы оценивать ситуацию реально.

Королев вошел в комнату 2-Е, буркнул приветствие коллегам, повернулся к двери, на которой были прибиты крючки для одежды, и принялся стаскивать с себя зимнее пальто — последний раз он надевал его полгода назад и не ожидал, что оно стало настолько тесным. В кабинете, стены которого были выкрашены в серо-голубой цвет, напротив друг друга попарно стояли четыре стола, а стены подпирали восемь архивных шкафчиков. Комната пропахла запахом мужских тел и папирос. Лившийся через окно солнечный свет с трудом пробирался сквозь густые клубы дыма, который выдыхали три следователя. На одной из стен красовалась огромная карта Москвы, на другой — портрет Сталина. До вчерашнего дня рядом с ним висел портрет наркома Ягоды, но теперь на его месте осталось лишь прямоугольное светлое пятно. При виде этого пятна хотелось побыстрее выкурить папироску.

Наконец Королев стащил с себя пальто и предстал перед коллегами в милицейской форме, которую надевал довольно редко. Он повернулся к сослуживцам и заметил их настороженно-недоумевающие взгляды. Они синхронно затянулись и выжидательно посмотрели на него. Королев пожал плечами и понял, что форма тоже стала ему маловата.

— Доброе утро, товарищи! — сказал он снова, но теперь погромче.

Первым отреагировал Ларинин.

— А в какое это время вы приходите на работу, товарищ? Уже почти десять часов. Партия не этого от вас ожидает. Я вынужден буду поднять этот вопрос на рабочем совете.

Ларинин напоминал Королеву свинью — его неровные испорченные зубы, торчавшие из-под пухлых губ, очень походили на клыки борова. Сегодня он говорил громче обычного. Капитан заметил, что короткие толстые пальцы Ларинина нервно дрожат, сжимая папиросу. «Волнуется», — подумал он, и это его не удивило.

Он всегда опасался лысого следователя с животом, грузной волной растекающимся по столу всякий раз, когда тот садился работать. Но сегодня особенно надо быть начеку. Удары кувалды, до сих пор долетавшие в кабинет, могли стать началом конца такого функционера, как Ларинин, который сейчас сидел за столом, ранее принадлежавшим Менделееву по прозвищу Железный Кулак. Ларинин подло занял его место. Менделеев был жестким и эффективным оперативником — настоящей грозой московских воришек, пока Ларинин, простой автоинспектор, не донес на него. Теперь Ларинин восседал среди бывших коллег Менделеева. Никто не знал, куда подевался Кулак, — скорее всего, он коротал дни на далеком севере. И все из-за дурацкой шутки о чекистах, которую подслушал автоинспектор Ларинин и о которой сообщил начальству. Поэтому немудрено, что Ларинин нервничает, понимая, насколько быстро сейчас меняется ветер, и осознавая, что за три недели работы в МУРе он не раскрыл ни одного дела. Хвастаться перед своими партийными друзьями ему было нечем.

— Я знаю, который сейчас час, Григорий Денисович, — сказал Королев. — Я был на Лубянке, заходил к полковнику Грегорину. Он задержал меня. Хотите, я дам его телефонный номер, чтобы вы проверили?

Опустив голову, Королев обратил внимание на рукав своей форменной рубашки: за лето его изрядно побила моль. Он потер проеденную ткань и уселся за свой стол, положив меховую шапку на привычное место, в нижний ящик стола. Потом включил лампу и начал просматривать бумаги, которые сегодня следовало передать в прокуратуру, но непривычная звенящая тишина в комнате заставила его оторваться от папки.

— В чем дело, товарищи? — спросил Королев.

Сослуживцы с удивлением смотрели на него. Рукавом рубашки Ларинин вытер с лысой головы испарину.

— На Лубянке, Алексей Дмитриевич? — переспросил младший лейтенант Семенов. Он был самым младшим из следователей, всего двадцати двух лет, но выглядел еще моложе. Он напоминал комсомольца с плаката: волнистые белокурые волосы, почти женская привлекательность и непринужденное поведение. Семенов находился в отделе всего пару месяцев, помогая Королеву выполнять несложные задания и набираясь опыта, и пока не знал, в какие моменты лучше держать язык за зубами.

— Да, Иван Иванович, — ответил Королев. — Товарищ Грегорин попросил меня прочитать лекцию старшекурсникам Центральной школы Главного управления госбезопасности НКВД.

После этих слов все немного расслабились. С одутловатого лица Ларинина сошел испуг, Семенов улыбнулся, а Дмитрий Александрович Ясимов, жилистый мужчина возраста Королева с лицом профессора и циничной ухмылкой, откинулся на спинку стула, поморщился от боли в ране на животе и принялся теребить кончик редких подстриженных усов.

— Так вот почему ты надел форму, Лешка. А мы уж грешным делом подумали о другом. Ты ведь редко ее надеваешь. — Он обращался к Королеву с фамильярностью, на которую давали право двенадцатилетняя совместная работа в органах и периодические дружеские посиделки за рюмкой водки.

Королев снова посмотрел на побитый молью рукав и нахмурился. Он и в самом деле предпочитал гражданскую одежду, поскольку считал, что ничто так не пугает человека, как коричневая милицейская форма.

— Это правда. Я решил ее выгулять. Погляди-ка на рукава, что с ними сделала за лето моль.

— Похоже, форма тебе стала мала. Что, набрал жирку?

Ясимов подмигнул, и Королев улыбнулся в ответ. На лице у Королева был старый шрам от сабли, и он стягивал кожу у левого глаза, придавая капитану мечтательно-добродушный вид. Эту особенность подчеркивали и глубоко посаженные глаза, будто прячущиеся под густыми бровями. Ясимов не раз шутил, что у Королева всегда такое выражение, будто он думает о еде. Но сам Королев, признавая за собой такой грешок, считал, что именно это мечтательное выражение вызывало доверие у людей, а в его работе это было очень важно.

— Это мышцы, Дима. Я много тренировался, чтобы оставаться в форме. И чтобы никакая старуха не могла меня чем попало проткнуть.