Роберт Кормер - Среди ночи

— Например, что?

— Возможно, расскажу в следующий раз, когда позвоню. Будешь со мной говорить, Дэнни? Мне столько нужно тебе рассказать…

— Я не знаю… — ответил он, и повесил трубку на аппарат так же, как и непонятно зачем он ее снял несколько минут тому назад.

— Этот мальчишеский голос, — сказала Лулу. — Он такой приятный, сладкий голос.

Но голос Лулу — отнюдь не сладкий, и я вижу, как зло сверкают ее глаза. В них не только злость, а еще и ненависть — игривая ненависть и игривая злость, но сами ее глаза отнюдь не игривы.

— Какой хороший мальчик, — говорит Лулу. Ее голос ровный и ко всему до смерти неприятный.

— Что ты будешь с ним делать, Лулу? — спрашиваю я.

— Ты в чем-то сомневаешься, Бэби?

Она продолжает называть меня «Бэби», но сейчас уже не так нежно, как в былые времена. В те далекие дни мы оба смеялись, любили одно и то же и в одно и тоже время об одном и том же думали. Она говорит, что продолжает любить меня и также заботится обо мне в тяжелые для меня дни, как и я, забочусь о ней, когда ей нелегко.

— Ты не хочешь помочь мне, Бэби?

— Он — очень хороший парень, Лулу. Ты говорила это сама. Я не хочу видеть, как он будет страдать.

— Он должен страдать, — говорит она. — И это будет болью его отца на всю его оставшуюся жизнь. Болью осознания того, что за деяния отца заплатил сын.

Я знаю, что мои слова — бесполезны. Я могу повторять их помногу раз, и я это делаю:

— Его отец ни в чем не виноват, Лулу. Власти его оправдали.

И я слышу все тот же ответ:

— Власти! — она произносит это с презрением. — Они вывернули это по-своему. Политики всегда выворачивают все так, как им это удобно. Он был на балконе, и это он поджог балкон, который на нас рухнул. Один к одному, Бэби, сложи все вместе.

Затем, подойдя к окну и выглянув наружу, она говорит:

— Больше не хочу об этом говорить.

Я знаю, что говорить об этом она не хочет, и лишь одно — между нами легло мрачное облако, отделившее то, чем мы были до того, чем стали сейчас.

Она больше не будет говорить о том, что случилось с ней, когда она умерла.

Что она видела и что в тот момент делала.

Попала ли она в рай или в ад, или она провалилась в небытие, о котором нам рассказывала тетя Мэри, когда мы были еще маленькими и еще не были крещены.

Лулу подшучивала над ней, но в тех шутках была доля того, над чем не шутят.

«Ты думаешь», — говорила она тете Мэри. — «Что, дети не могут попасть в рай, пока священник не обрызгал их водой?»

Это моя старая, добрая Лулу, с ее хладнокровием и рассудительностью.

«Я только говорила, о чем учит церковь», — отвечала тетя Мэри.

«Мне нравится думать о небытие», — говорила Лулу. — «Ни рай и ни ад. Звучит так, будто это лучшее место для пребывания».

И я не знаю, если Лулу побывала в небытие, то почему она об этом не хочет рассказать?

«Другие рассказывают», — говорю я ей. — «Что они видели прекрасный свет, к которому он плыли или летели. Они были счастливы и не хотели возвращаться назад».

Она лишь смотрит на меня, полными ужаса глазами, в которых есть еще что-то, не поддающееся описанию. Ее губы сжимаются, а щеки впадают. Ее лицо — будто маска, скрывающая ту Лулу, которая гладила меня и целовала, которая щекотала меня и смешила забавными историями.

Той Лулу давно уже нет.

И вот новая Лулу, которая меня будит среди ночи, заставляет меня прятать то, что я пишу, и что не надо ей видеть.

С приближением Хеллоуина цветовая палитра в Барстофе стала оранжевой из-за огромного количества тыкв, черной от ведьм и белой от приведений. Сентябрьская жара уступила прохладе октябрьских дней и ночей, порывистым ветрам, срывающим еще не опавшие листья, и низким серым тучам. Дождя пока еще не было, и пестрые хороводы сухой листвы кружились над тротуарами и уже не зелеными газонами.

Дэнни вышел из автобуса и, небрежно пиная листья, направлялся домой по выложенной «кирпичиком» дорожке. Он с неприязнью морщился при виде тыкв у входных дверей домов. Особенно его раздражали вырезанные на них «наводящие ужас» мордочки. Он вспомнил, как отец выгребал начинку из тыквы и с каким-то нездоровым усердием вырезал глаза, нос и редкозубый рот. А помещенная внутрь горящая свеча придавала тыкве своеобразную «приведенческую» жизнь. Он подумал, не слишком ли он повзрослел для того, чтобы попросить отца вырезать ему тыкву еще и в этом году.

Проходя мимо магазина «24 часа» он заметил, что у кассового аппарата стоял не Дейв, а мистер Тейлор. Разочаровавшись, он развернулся и пошел домой. Он посмотрел на часы: на них было два сорок шесть. Можно было не спешить. Лулу всегда звонила где-то между тремя и половиной четвертого — не раньше и не позже.

Когда, подумав о Лулу, он поднимался на крыльцо, он почувствовал, как участился его пульс. Он открыл дверь, и его чуть не стошнило.

Позже он не был уверен, что было первым: жуткий запах или вид наваленной на ступеньки кучи. Скорее всего, и то, и другое. Еле стоя на ногах, он держался за перила. У него уже не было сил удержать в себе рвоту. Он знал, что с того самого события прошло уже двадцать пять лет, и в преддверии этой годовщины ничего особенного не произошло, кроме как за прошедшую неделю было два ночных телефонных звонка и письмо, которое, даже не прочитав, отец изорвал на мелкие кусочки и выбросил в унитаз. В газетах также не появилось ничего нового, как и снова не объявился тот самый репортер из «Викбург-Телеграмм», к тому же не было никаких упоминаний о тех событиях по радио или телевидению. И лучшее из всего, что могло произойти, так это его разговоры по телефону. С ней. Этот голос и эти слова. В глубине души он надеялся, что с началом их бесед по телефону прекратятся все эти пакости.

Но то, что он нашел на лестничной клетке, его насторожило.

Что дальше?

Прежде, чем подумать об этом, он поспешил убрать кучу дерьма, пока не вернулись с работы его родители.

Он спустился в подвал в поисках того, в чем можно будет все это вынести. Под лестницей он нашел пустую коробку из-под обуви, изогнул ее так, чтобы она стала похожа на мусорный совок, в который он сможет все это сгрести, а затем поднялся наверх, чтобы собрать этот устрашающий и зловонный знак, который все еще его ожидал.

Глубоко набрав в легкие воздух, он собрал все в коробку, что вышло у него не с первого раза. Он старался на это не смотреть и не дышать, чтобы не вдыхать невообразимый аромат, исходящий от этой кучи. Он знал, что затем ему придется отмывать остатки щеткой и мылом.

Он стоял, держа в руках коробку, от которой исходили невообразимые запахи, и думал: «Что теперь с этим делать?»

Проще всего оказалось сбросить все в унитаз и спустить воду, отмыть ступеньки старым тряпичным ковриком, который раньше был в прихожей, скинуть его и коробку в полиэтиленовый пакет и выбросить в ближайший, стоящий у тротуара мусорный бак.