Роберт Кормер - Герои

А меня продолжал мучить вопрос, подозревал ли он мою тайную любовь к ней.

Когда в субботу я пришел во Врик-Центр, дети собрались вокруг серебряного кубка в форме игрока, приготовившегося отразить шарик. Я вообразил себе, как Николь будет вручать мне этот приз, в то время когда на самом деле я сам постеснялся бы признать себя истинным чемпионом.

Я не был в списке тех, кто играл в первой половине дня. Действовала сложная система, изобретенная Лэрри ЛаСейлом, чтобы сперва дать устраниться игрокам послабее. Лучшие игроки, такие как Луис Арабелль, Джой ЛеБланк и я, начинали играть позже, чтобы в дальнейшем устранить тех, кто победил утром.

Когда весь Центр наполнился звуками цокающих теннисных шариков и аплодисментов зрителей, я начал нервничать и волноваться. Что, если вдруг меня обыграют, и удача отвернется от меня?

Глядя окно, я почувствовал чье-то присутствие рядом, внезапное колебание воздуха, тут же принесшее дыхание тонкого аромата, который напоминал мне о Николь Ренард.

— Удачи, Френсис.

Я обернулся, чтобы увидеть ее.

Как всегда лишенный слов в ее присутствии, я выдавил на своем лице глупую улыбку.

— Мне нравится смотреть, как ты танцуешь, — выпалил я, поразившись вообще своей способности вообще что-нибудь сказать.

— А мне нравится смотреть, как ты играешь, — сказала она.

— Тебе… — недоверие сломало мой голос.

— Твоя игра в настольный теннис, словно танец. Ты так двигаешься, и так наносишь удар по шарику, что я напеваю, наблюдая твою игру, и ты словно танцуешь под эту песню.

Впервые в жизни я оказался во власти такого откровения.

— Завтра после музыкального представления все собираются у меня дома. Лэрри говорит, что так принято делать в шоу-бизнесе. Ты придешь, Френсис?

Ее слова наполнили меня восхищением и агонией. Я был восхищен ее приглашением и в тоже время агонией ревности — тем, как небрежно она произнесла его имя — не Лэрри ЛаСейл или мистер ЛаСейл, как все дети называли его, а Лэрри — пренебрежительно, словно они друг для друга значили больше чем преподаватель и ученик.

Наш разговор был прерван громогласным объявлением полуфинальной игры, с которой начинались соревнования. Николь коснулась моего плеча, ее рука была чуткой и ласковой, а в моей плоти огнем отдалось эхо ее прикосновения.

— Удачи, — сказала она.

В последующие два часа я пережил большее количество игр, чем смог бы себе представить. Время пролета над столом белого пятна удаляющегося и приближающегося шарика. Вперед и назад. Удар и возврат. Спин и выпад. Сильный размах и легкое прикосновение. Мои противники проигрывали один за другим. Наконец, Джой ЛеБланк. В этот день ему не везло. Он проиграл мне со счётом 21–12 и ушел, что-то бормоча себе под нос.

Никогда прежде я не испытывал такого чувства. Судьба сама работала на меня. Я ощущал невидимость, невозможность потерпеть поражение, шарик всегда был под моим контролем. Зрители часто аплодировали, задерживали дыхание при захватывающей подаче, моей или моего соперника, и затихали, когда результат борьбы оказывался под сомнением. Но у меня не было никаких сомнений. Каждый раз в паузе перед следующей игрой, мои глаза искали среди присутствующих Николь, и когда находили ее, то на ее лице была улыбка поддержки, и Центр казался пустым и безлюдным, когда я не находил ее глазами.

Луис Арабель также победил за соседним столом, получая в свой адрес щедрые аплодисменты. Между играми мы поглядывали друг на друга и обменивались улыбками. И было ясно, что наша встреча неизбежно состоится в заключительном соревновании дня. Каждый раз я слышал залпы аплодисментов, адресованных соседнему столу, и я знал, что Луис выиграл еще один захватывающий пункт.

Наконец, мы с Луисом, друг против друга по разные стороны стола. Мы оба непредсказуемы и непобедимы. Луис был рослым и худощавым парнем с длинными руками и ногами. Он играл легко и свободно, и никогда не спешил, всегда и всех вводил в заблуждение, и любого мог вымотать тем, что сам никогда не уставал. Я приготовился к его мягким ударам, вялому спину и ленивым выпадам.

В первый же раунд я принял пять его быстрых пунктов. Он проверял меня на прочность, пытался вывести меня из равновесия, каждый раз подавая шарик самым непредсказуемым образом, когда он поднимал ракетку, и взбесившийся шарик устремлялся ко мне. Толпа притихла.

Я не стал паниковать и заставил себя расслабиться. В тот день я проиграть не мог. Пять моих собственных подач сделали игру связной, и после этого я просто держался в шести футах от стола и сконцентрировался на возврате. Луис потерял три пункта подряд, и впервые я увидел, как окрасилось его лицо. Он был расстроен. Он пытался бить сильнее, нахмурился и, наконец, начал делать ошибки.

Я набрал двадцать один пункт против его восемнадцати, просто играя по правилам Лэрри ЛаСейла, как он меня учил: будучи упрямым, сохраняя хладнокровие и собранность, в то время когда Луис пытался взять силой и эмоциями. И он пропустил свой последний шарик, который принес мне победу, толпа загудела и начала кричать, свистеть и топать ногами.

Я повернулся к толпе и почувствовал, как щеки налились кровью, сердце заколотило изо всех сил, и кровь радостно загудела в моих венах. Я увидел Лэрри ЛаСейла, пробирающегося через толпу. В его руках был тот самый кубок. Он держал его высоко над головой. Рядом с ним была Николь, ее глаза смотрели на меня. Они сияли.

Все было похоже на сон ставший явью. Николь взяла кубок из рук Лэрри ЛаСейла и вручила его мне. В нем отразилось сияние наших глаз.

Я прижал кубок к груди, и толпа притихла. Мои глаза налились влагой. И чего же еще я ждал, произнесения чьей-то речи?

— В добрый час, Мистер ЛаСейл, — объявил во весь голос Джой ЛеБланк. — Френсис достиг ваших высот.

Возгласы и аплодисменты поприветствовали его слова, и мне захотелось найти способ заклеить ему рот, или чтобы он навсегда потерял дар речи.

И тогда толпа стала кричать: «Лэр — ри… Лэр — ри…»

У всех хватило храбрости хором называть его по имени, когда поодиночке это делать никто и не осмеливался. «Лэр — ри… Лэр — ри…»

Раболепие давило меня изнутри. Момент моего триумфа был запятнан и разгромлен. Я знал, чего они хотели. Они хотели, чтобы я сыграл с Лэрри ЛаСейлом, чтобы состоялась игра реального первенства Врик-Центра.

И затем: «Френсис… Френсис…»

Аплодисменты усилились, с ними крики и свисты.

И голос из толпы: «Давай, Френсис…»

Лэрри ЛаСейл пожал плечами и наклонился ко мне, словно говоря: «Это тебя, Френсис, что нам делать, не можем же мы их разочаровать?»

И вдруг я подумал: может смогу его победить? Моя игра в течение дня была почти безупречна, и даже когда я играл с Луисом Арабелем — лучшим из нас, то легко его победил. Подобно игроку казино, вышедшему на победную линию, я не мог проиграть. Возможно, я уже стоял на такой линии обеими ногами.