Роберт Кормер - Мелодии для танцев на медвежьей вечеринке

Бакалейщик открыл выдвижной ящик под кассовым аппаратом и извлек оттуда лист бумаги. Он разложил его на клавишах аппарата и подозвал к себе Генри, чтобы тот посмотрел.

На листе бумаги был черно-белый рисунок каменного памятника, и надпись «Эдвард Кассавант» красовалась в основании причудливыми буквами. Над именем были бейсбольная бита и мяч, возложенные на камень, бита была расположена вертикально, как Генри и предполагал, а мяч был в полете и расплющивался об нее, словно настоящий мяч о настоящую биту.

В горле у Генри застрял тугой комок. У него не нашлось слов, чтобы описать такую красоту. Он неохотно оторвал глаза от эскиза, чтобы с благодарностью посмотреть на бакалейщика.

Затем он, мрачно размышляя, отвел взгляд в сторону: «Можем ли мы себе позволить такой памятник?»

— Неплохо, как ты думаешь? — спросил бакалейщик.

Генри услышал в голосе бакалейщика какое-то рвение, то, что он никогда не слышал от него прежде. Ему было неудобно, поскольку мистер Хирстон ждал его реакции. Его глаза словно приклеились к Генри. Это был мистер Хирстон, которому прежде он никогда еще не перечил.

— Красиво, — сказал Генри, слово было неподходящим. — Но во что это нам обойдется?

Мистер Хаирстон пожал плечами и раскрыл свою бухгалтерскую книгу. Он снова занялся своими доходами и расходами, он что-то изучал, словно искал ошибку, которую он где-то допустил. Он что-то бормотал, Генри не мог уловить, что.

— Я не думаю, что мы сможем себе это позволить, такой памятник, — сказал неохотно Генри, расправляя набросок на кассовом аппарате.

Мистер Хирстон посмотрел на него, кашлянул, прочистил горло, и сказал:

— Возможно, мы над этим поработаем…

Генри собрался отвернуться, когда ответ мистера Хирстона хлестнул его, подобно движку «молнии». Хлестнул — было точным словом. Не было ни грома, ни шторма, только: «Возможно, мы над этим поработаем…»

И тогда, обращаясь к Генри с тем самым еле различимым для него мягким выражением, мистер Хирстон сказал:

— Посмотрим.

Волшебное слово: Посмотрим. Отец и мать так говорили, когда не хотели сразу же дать ответ на поставленный им вопрос. «Посмотрим» означает ни да, ни нет. Но в этой стране «возможно» и «должно быть» всегда означает «возможно». «Посмотрим» — это было словом надежды, дышащим далеким «да».

Генри сумел сохранить спокойствие, отчищая масляное пятно, сопротивляясь порыву крика или танца. Он собирался попросить у мистера Хирстона этот эскиз, чтобы показать его матери, когда бакалейщик сказал:

— Ладно тебе, — его лицо снова налилось привычным уксусом. — У меня наверху остывает ужин. Она — ужасный повар, моя жена, но еда не слишком отвратительна на вкус, если еще не остыла…

По дороге домой Генри решил не говорить матери об эскизе, только когда «посмотрим» превратится в «да», чтобы не разочаровать ее, если из этого ничего не получится.

Дома он увидел мать. Она сидела в комнате. На ней было ее лучшее синее платье, на ногах белые туфли на высоких каблуках, а на голове белая соломенная шляпа. Отец также был одет в его серый выходной костюм с красным галстуком, напоминающим кровавый подтек на его белой рубашке. Но это было в не воскресенье, а в четверг, и Генри показалось, что земля внезапно сошла со своей орбиты.

— Мы куда-нибудь идем? — с опаской спросил он, потому что губы матери своими линиями говорили о чем-то мрачном. Яркая помада резко контрастировала с бледной кожей на ее лице.

— Твой отец ложится в больницу, — сказала она.

«В сумасшедший дом?» — хотел спросить он, вспомнив, как его дразнил Джеки Антонелли. Но вместо этого он спросил:

— Там ему чем-нибудь помогут?

— Я надеюсь, — сказала она. — Пожалуйста, не расстраивайся, Генри, для него это лучше.

— В какую больницу? — спросил Генри, понизив голос, боясь того, что его отец мог бы его услышать, потому что сидел за столом лишь в нескольких футах от него. Он должен был знать, в какую.

— Не в такую, как по следующему адресу, — сказала она, почувствовав его опасения. — В обычную больницу, но имеющую отделение, для таких людей, как твой отец, нуждающихся в особой помощи.

— Все будет хорошо, Генри, — сказал отец. — Слушайся маму.

— То, что ты должен помнить, Генри, так это то, что я тебе говорила: его печаль — это болезнь, и есть лекарства, чтобы ее победить.

— Разве он не может лечиться дома? — спросил Генри, ненавидя свои мысли об отце и о специальном отделении больницы.

— Неплохо бы, но он нуждается больше, чем в лекарствах, чем просто в пилюлях, которые ему нужны, — сказала мать. И было видно, что ей трудно об этом говорить. Она изо всех сил стала тискать свой белый кошелек.

— Что еще ему нужно? — спросил Генри. Ему нужна была правда. Он боялся тайн, хотя и правды тоже, и еще в этот момент он боялся поднять на отца глаза.

— Терапия.

Зловещее слово, несущее в себе гром, колдовство и угрозу.

— Что это такое, терапия? — спросил он.

— Это то, что поможет вывести твоего отца из печали, — сказала она, и ее голос стал мягче. — Не волнуйся об этом, Генри. Это лишь ему на пользу, — …ему на пользу. Были еще какие-то зловещие слова — те, что употребляла мать, когда она рассказывала о том, что ему нужно пройти, о каких-то неприятных процедурах, о циклах уколов, и все это только ему на пользу.

— Это будет дорого стоить?

— Мы справимся, — сказала она. — Я посмотрю, смогу ли я какое-то время работать в две смены…

С улицы донесся автомобильный клаксон.

— Такси, — сказал отец.

— А где находится больница? — почти в панике спросил Генри. — Мы сможем его навещать?

Его отец посмотрел на мать.

— Это здесь, в Викбурге, в южной части, — сказала она. — Мы сможем туда ездить на автобусе, чтобы посещать его, но сейчас лучше всего ехать на такси, чтобы въехать прямо во двор больницы.

Отец подошел к Генри и поцеловал его в лоб. Его губы были холодны.

— Не обижай маму, — пробормотал он.

Когда они уехали, Генри начал бомбардировать кулаками диван. Это было лучше, чем плакать. И, вдобавок ко всему, он еще и заплакал.

На следующий день, когда Генри явился на работу, бакалейщик не обратил на него внимания. Генри поприветствовал его своим обычным «Хай, мистер Хирстон, как поживаете?», но тот, пялясь в окно, просто что-то буркнул в ответ.

Генри начал работу — ту, про которую ему не нужно было напоминать: мойку полов, раскладку фруктов и овощей, нарушенную утренними покупателями, распаковку шести коробок супа «Кампбелл», разгруженного на заднем дворе. Во время разгрузки грузовика он поглядывал на лестницу в ожидании Дорис, но она так и не появилась.

Генри старался не думать об отце в больнице. «Думай об эскизе», — сказал он себе. — «И покажет ли мистер Хирстон тебе его снова». Когда хозяйственные работы были закончены, Генри стал посматривать на мистера Хирстона. Как и всегда, если не было покупателей, то тот нес свою бессменную вахту у окна, как обычно, бормоча свои кислые комментарии, адресованные прохожим.