Роберт Кормер - Ломбард шкур и костей

Она вздрогнула.

— Все правильно, хочу заметить, что во многом я сомневаюсь. Отсутствуют физические доказательства. Ничто не связывает этого мальчика с местом преступления. И, мне кажется, что Брекстон испытывает излишнее давление. Городок, сенатор, сжатые сроки…

— Другие подозреваемые?

— Их не в чем заподозрить. Конечно, всегда опрашиваются члены семьи. Отец, мать, брат — с ними все ясно. Известно, кто, где и когда был, и что делал. Отец был у себя в офисе, мать с подругой ушли за покупками. Ее брат, его зовут Бред и ему тринадцать, весь тот день провел с двумя своими друзьями. Все это ни к чему не привело. Остается только Джейсон Дорент, — пучок волос упал ей на лоб. Она смахнула его рукой. — Меня не оставляет в покое эта ситуация. Я о Джейсоне Доренте.

— Вы упустили одну вещь, миссис Доунс.

— Что?

— Расследование.

Ее лицо напряглось, и щеки впали.

— Не думаете ли вы, что расследование пошло по неправильному пути? — спросил Трент.

Она вздохнула и повернулась к нему.

— Возможно, — затем снова содрогнувшись: — Но…

— Но что?

Будто внезапно приняв решение, она повернулась к нему и заглянула прямо ему в глаза.

— Разве это не ваше дело добиваться чьего-либо признания? Вы что, стоите перед выбором? Это меня беспокоит.

— А вы не думаете, что кроме признания нужно еще добиться и правды? — спросил он. — Расследования, ведь, служат именно этой цели.

— Не всегда, — ответила она. — В деле Блека и Эбота, там ведь, оба отказались от своих показаний…

— На суде было доказано обратное. Трудно отречься от записанного на пленку. Слово — не воробей…

И, наконец, Трент понял, чем его так беспокоила Сара Доунс — своими сомнениями в его расследовании. Чем-то она напомнила ему Лоту. Не внешне. В отличие от Лоты Сара Доунс была спокойной, уравновешенной и элегантной женщиной. У Лоты же во всем был полный беспорядок и абсолютная неорганизованность, как во времени, так и в пространстве, особенно после рюмки-другой коктейля «Маргарита» в компании друзей. Она также могла на кого-нибудь сорваться, если вдруг вожжа попадала под хвост, или какому-нибудь старику в парке она могла дать деньги на корм для бездомных котов.

Но скептицизм и сомнения в голосе Сары Доунс чем-то ему напомнили Лоту и последний разговор с ней вечером за день до ее смерти.

«Тебя я больше знать не хочу», — сказала тогда Лота. — «Кто ты, вообще?»

И потому что она, конечно же, была пьяна, Трент ответил: «Что видишь, то и есть».

«Кажется, я не вижу ничего», — вдруг тревожно возразила она. Глаза горели, а голос был похож на шелест сухой бумаги.

Не принимая во внимание ее молниеносные перемены настроения, Трент подумал о своих днях и ночах вне дома, о времени, проводимом в управлении полиции, по дороге на место преступления и обратно, и еще о бесконечных погонях за правильными ответами. Он осознавал, как он пренебрегал ею, предполагая, что она занята добровольной работой в приюте для бездомных животных, средь бела дня выпивает в компании друзей или утопает в книгах, забыв об окружающем ее мире.

«Но подожди», — сказала она. — «Я знаю, кто ты», — интонация в ее голосе подскочила так, будто она сделала великое открытие. — «Ты — следователь. Вот, чем ты занимаешься. И ты — то, чем занимаешься».

«И ты — то, чем занимаешься».

Прозвучало, как обвинение.

Это был их последний разговор. Она уснула, когда он уже был в постели после изучения собственных заметок на полях дела Лейна. Когда следующим утром он уходил к себе в управление полиции, она, громко храпя, продолжала спать. Вечером, когда смеркалось, он стоял у ее больничной койки, уже не надеясь ни на что. Она стала жертвой дорожной аварии, в которой при столкновении с другой машиной у нее сработали ремень и подушка безопасности, по иронии обстоятельств послужившие причиной ее смерти. Она умерла ночью, так и не придя в сознание. И начался период траура и скорби, который уже длился восемнадцать месяцев — скорби о годах, которые они провели сначала вместе, а затем уже порознь.

«И ты — то, чем занимаешься», — окончательный вердикт, принесенный ему ей.

Он встряхнулся от мыслей, с облегчением вернувшись в реальность лимузина, проносящегося сквозь пейзажи Новой Англии, меняющиеся за тененным окном, окрашивающим их в сюрреалистические цвета. Рядом, перекрестив ноги, сидела Сара Доунс. Одна нога качалась на другой: вверх вниз, вверх вниз.

Язык тела — то, в чем Трент стал экспертом на протяжении всех своих расследований. Незаметные знаки в движении головы, рук или ног, напряжение в теле или его раскрепощение, наклон вперед или завал на спинку стула, поднят ли подбородок или дрожат веки — все, что предавало допрашиваемого, индицируя его внутреннее состояние. Что можно было сказать о Саре Доунс? Раскачивающаяся нога, лежащая одна на другой, сложенные руки, закрывающие ее грудь, и еле заметный пульс на ее виске.

— Расскажите мне о жертве, — сказал он. — Об этом ребенке.

— Алисия Бартлет, семь лет, — произнесла она на выдохе. — Не по годам умная, но при этом мелкого сложения — очень приятная девочка. Вежливая и хорошо воспитанная. Хорошо училась в школе. Излишне женственна. Любимая кукла — американская девочка Аманда. Увлечения: выкладывание пазлов, даже в эпоху компьютерных игр. Они вдвоем с Джейсоном Дорентом выкладывали пазл в последний его визит к ней.

Трент представил себе картину: двенадцатилетний Джейсон Дорент вместе с семилетней Алисией Бартлет сидят радом и выкладывают пазл. Они же над выложенным пазлом.

Нога Сары Доунс неподвижно повисла в воздухе.

Трент ждал. Наконец, она сказала:

— Я думаю… — и запнувшись на слове, она пододвинулась ближе к краю сидения.

— И что вы думаете, мисс Доунс? — его голос был легким, но не игривым, с подозрением на недосказанность.

— Во-первых, вы можете называть меня Сара прямо с того момента, как мы начнем работать вместе.

Трент одернулся. Он давно уже никого близко к себе не подпускал, а избегал личных отношений с тех пор, как не стало Лоты. Никакого обращения по имени — ни к нему, ни к кому-нибудь с его стороны. Ему хотелось действовать самому, со скоростью света. К тому же ему хотелось убедить эту молодую женщину, что он не просто следователь, что он — не монстр, который пренебрегает человеческим состоянием допрашиваемого или его жертвы.

— Ладно, Сара, — сказал он, уступив ей, но своего имени так и не назвав. — Что вы об этом думаете?

— Что я могу об этом думать? Все эти признания. Я часто задумываюсь о том, как это выносят священники, сидя в темноте, выслушивая обо всех человеческих грехах, обо всей грязи, в которой люди пачкают себя и других.

«Вся грязь».