Уоррен Мэрфи - Последнее испытание

Завидев лошадь, к хоганам потянулись мрачные индейцы. Многие были пьяны. Некоторые скептически усмехались.

– А ну, яви нам чудо, Санни Джой!

– Я уже давно не верю в чудеса. Счастливый Медведь.

– Слушай, Санни Джой, а ты встречался там с разными белыми знаменитостями?

– Да, да! С Сильвестром Сталлоне или Арнольдом Шварценеггером, а?..

– Ясное дело, встречался. Но никогда не променял бы нашего краснокожего ни на одного из этих парней, – ответил Ром.

– А правду говорят, что ты среди них самый знаменитый? А, Санни?

– Как на твой взгляд, похож я на знаменитость, Гас Джонг?

Индейцы умолкли.

Они миновали еще один хоган: оттуда никто не вышел, Билл спросил:

– А здесь кто умер?

Ему перечислили имена. Он опустил голову и устало сощурился.

– Стало быть, душа Ко Джонг О отлетела? – заметил он.

– А ты выглядишь усталым, Санни Джой.

Билли Ром поискал глазами гору Красного Призрака, скрытую где-то в туманном мареве, в тени Шоколадных гор.

– Устал. Чертовски устал, – пробормотал он. – Ведь я уже старик. И вернулся наконец домой. Навсегда… – Затем, понизив голос до шепота, добавил: – Навеки, чтоб остаться здесь с духами предков. Моих славных предков, коим я обязан не только жизнью.

Его звали Римо, и он не понимал, что происходит. Ясно одно – он уснул. Но теперь в тишине и темноте ночи, приносящей сквозь Распахнутое окно спальни вместе с порывами ветра слабый солоноватый привкус Атлантики, Римо никак не мог разобрать, сон это или явь.

Он был мастером Синанджу, а потому спал не как обычный человек. Какая-то часть его мозга никогда не отключалась, но в целом сон был более глубоким, чем у остальных людей, и просыпался он всегда отдохнувшим и бодрым. Да и снов теперь он почти не видел. Нет, конечно, они ему снились. Всем людям снятся. Даже тем, кто посвятил свою жизнь освоению боевых искусств Синанджу – главному и самому совершенному из всех видов борьбы. Однако, проснувшись, Римо почти никогда ничего не помнил.

Но если это сон, то он его ни за что не забудет. Слишком уж важные события в нем происходили.

Откуда-то из глубины комнаты, которая то появлялась в лунном свете меж облаков, то исчезала, явилась женщина.

Никогда не дремлющая часть сознания Римо отметила ее появление тотчас, как только та подошла и остановилась у изножья татами. Она попала сюда не через дверь и не через окно, Римо очень удивился и проснулся – внезапно и резко. Так обычно захлопывается мышеловка.

Он сел. Глаза постепенно привыкли к царившей в комнате темноте. И та, вечно недремлющая часть сознания, предупреждавшая о появлении в комнате постороннего, тут же отключилась. Зато ожили все остальные органы чувств.

Они твердили, что он в спальне один. Уши не различали ни малейших звуков – ни биения сердца, ни слабого, эластичного шелеста легких, ни шума крови, бегущей по жилам, венам и кровеносным сосудам. Обоняние раздражали только привычные запахи ночи – еле уловимый аромат моря, вонь выхлопных газов да запах подстриженного газона на лужайке под окнами.

Но он видел эту женщину! Она смотрела на него сверху вниз. Спокойное лицо – нежный белый овал в обрамлении длинных темных волос. Камея… Юная и как бы вне возраста, красивая и в то же время – не слишком.

А глаза – печальные, печальные…

Женщина стояла босиком у плетеной циновки, и, хотя лицо ее Римо видел вполне отчетливо, разглядеть фигуру никак не удавалось. Вроде бы и одежды на ней никакой не было… И в то же время нагой она не казалась. Нет, это не женщина. А наверняка некий ангел, которому не пристали такие понятия, как красота, одежда или тело…

Римо вытянул ногу, чтобы прикоснуться к женщине.

Нога провалилась в такую бездонную и абсолютную тьму, что он тут же испуганно ее отдернул.

А женщина вдруг заговорила:

– Я просто смотрела, как ты спишь… – И улыбнулась, еле-еле, краешками губ. Несмотря на некую робость и неуверенность, улыбка получилась теплой и нежной. – Ты вырос… и стал таким красавцем.

– Так ты моя мать? – спросил Римо, слегка запнувшись на последнем слове.

Печальные глаза просияли.

– Да. Я твоя мать.

– Я тебя узнал. По глазам…

– Ты меня помнишь?

– Нет. Но у меня есть дочь. И глаза у нее точь-в-точь твои.

– Дочь… На нее пала тень.

– Что?!

– Да ты не волнуйся! Придет день, сам все поймешь. Увидишь то, что пока тебе недоступно… – Она закрыла глаза. – Ведь почти всю свою жизнь ты прожил без меня. Но и это тоже скоро изменится. Ты умрешь, мой единственный сын, и тебя похоронят на Арлингтонском кладбище, как героя. Под твоим настоящим именем, которого ты пока не знаешь.

– Так Римо Уильямс – не настоящее мое имя?

Она тихо покачала головой.

– А как меня звать по-настоящему?

– Ты должен узнать сам.

– Нет, скажи мне, скажи!

– Он тебе скажет.

– Кто? Отец?

– Ты его еще не нашел.

– Пытался, но…

– Я ведь уже говорила тебе, кто похоронен у Смеющегося ручья.

– Но я не нашел никакого Смеющегося ручья! Его нет ни на одной карте, ни в атласе, ни в путеводителях…

– Смеющийся ручей – место священное. А потому на картах ему не место. И потом, я ведь уже сказала: отца своего ты знаешь.

– Нет не знаю. Я просто голову сломал, пытаясь…

– Нельзя прекращать поиски. Думай, думай лучше. Подскажут или голова, или сердце.

– Нет, скажи! Назови хотя бы имя! – взмолился Римо.

– Прости…

– Послушай, но для меня очень важно найти его! Очень важно! – с жаром воскликнул он. – Назови его имя!

– О, я была бы никуда не годной матерью, если б до сих пор водила тебя за ручку. Ты ведь уже умеешь ходить и думать.

– Ну намекни хотя бы, умоляю!

– Иногда он бродит по земле, на которую упала Великая Звезда. А порой… порой блуждает среди звезд.

– Что это значит?

– Ищи его к югу от кратера Великой Звезды или же среди других, земных звезд…

– Земные звезды?..

Женщина снова прикрыла темные глаза.

– Я покажу тебе одну картинку…

Пространство перед ней тут же сгустилось, заклубились какие-то темные тени. В отблесках лунного света появились причудливые тени.

Постепенно картина прояснилась. Нет, цветной она не стала – везде черно-синие тона. Ночное видение…

– Ну что видишь, сын мой?

– Пещера…

– Загляни поглубже. Что там?

Римо впился взглядом в черный провал. Казалось, пещера наполнена густой непроницаемой тьмой, но вот глаза его различили слабое мерцание.

Сперва он увидел какой-то странный предмет, завернутый в одеяло. Некогда одеяло было цветным, но давно полиняло, поблекло и обтрепалось по краям. Из одеяла торчали сухие палочки и клочки высохшей коричневой кожи, а вот и человеческая голова. Иссохшая, сморщенная, с узкими щелочками закрытых глаз, провалившимся носом и плотно сомкнутым, словно зашитым ртом.