Патрик Бовен - Цирк монстров

Я забыл вам сказать, что моя жена — француженка. И познакомились мы с ней при довольно необычных обстоятельствах.

Фактически я вытащил ее с того света.

Я в те времена еще был юным интерном в Университетской клинике Лос-Анджелеса и должен был пройти стажировку за границей. Я выбрал Париж. Больница, в которую меня направили, оказалась в самом центре города. По программе межуниверситетского обмена сотрудник этой больницы отправился в Лос-Анджелес, а я на время занял его место в «столице духов и моды».

Моя мать с трудом могла в это поверить.

— Ты хоть понимаешь, как тебе повезло? Париж! Город моей мечты! Сколько раз твой отец обещал свозить меня туда!..

Ее глаза возбужденно блестели, и мне казалось, что я вижу в них отражения каких-то типов в беретах, играющих на аккордеонах прямо на улице. Отец действительно часто обещал матери романтическую поездку в Париж — прогулки по набережным Сены, фильмы «новой волны», джаз-клубы Латинского квартала…

Но в итоге мать так никуда и не поехала.

— Сколько времени ты там пробудешь? — спросила она.

— Шесть месяцев.

— Шесть месяцев!

Она крепко меня обняла. Я знал, о чем она думает, — мы с ней понимали друг друга без слов. Она надеялась на то, на что надеются все родители: что мне удастся избежать ее ошибок и добиться того, чего ей самой осуществить не удалось. Она надеялась, что моя жизнь сложится удачнее, чем ее собственная.

— Ты поставишь за нас свечу в соборе… как бишь его… который был в том замечательном фильме с Энтони Куинном?..

— Нотр-Дам де Пари.

— Да-да, именно.

Последние объятия, чемодан, такси, аэропорт, двенадцать часов полета — и вот я в Лягушачьей Стране.

Оказавшись в аэропорту Шарля де Голля, я сразу же заблудился. У меня не было плана города, а указания на табличках ничуть не помогали ориентироваться. Выглянув наружу, я увидел, как полицейский распекает какого-то типа за парковку в неположенном месте, и с грустью понял, что Америка осталась по ту сторону океана.

Дома я в подобной ситуации без колебаний обратился бы к любому служителю порядка и получил бы от него четкие указания, как найти нужную дорогу. Увидев нерешительно топчущегося на месте человека, кто-то из полицейских наверняка и сам подошел бы к нему, чтобы проводить до ближайшей стоянки такси.

Но здесь все было по-другому. Я очутился в чужой стране, обитатели которой проводят за столом по три часа в день (об этом я прочитал в путеводителе) и наслаждаются отпуском пять недель в году (тогда как средний американец имеет право всего на две недели, а нередко довольствуется одной).

Я был растерян, оторван от своей культурной почвы и от своей семьи.

Но мне это даже нравилось.

Несколько месяцев спустя я в компании новых коллег пил водку «Зубровка» из пластикового стаканчика в комнате отдыха для сотрудников Центральной парижской больницы, под табличкой «Не курить». Мы все были мокрыми с головы до ног, поскольку недавно совершили нападение на одно из неосновных зданий парижской мэрии, охраняемое пожарными.

Это здание находилось на противоположной стороне улицы, и штурмовать его, как мне торжественно объяснили, было одной из самых старых традиций парижских студентов-медиков. Поскольку я был неофитом, мне никак нельзя было отлынивать. Пришлось натянуть халат интерна, захватить с собой в качестве оружия мешок муки, эозин, заполненные жидкой краской презервативы — и вместе с остальными помчаться на штурм вражеской крепости, быстро лавируя между машинами и оцепеневшими от изумления прохожими. Всего нас было человек пятьдесят. Пожарные держали оборону, хохоча и поливая нас из шлангов.

Вот тогда я ее и увидел. Стройную зеленоглазую брюнетку в обтягивающих джинсах. Она стояла на тротуаре, с восторгом наблюдая за происходящим. Она улыбнулась мне, и я улыбнулся в ответ, несмотря на то что зубы у меня были в краске, а волосы заляпаны яичным желтком (один из снарядов противника угодил в цель).

Это была любовь с первого взгляда. И для меня, и, кажется, для нее тоже.

В следующий раз мы с ней увиделись недолгое время спустя, в приемном покое больницы. Зеленоглазая брюнетка пришла с жалобой на вывих лодыжки. Выяснилось, что девушку зовут Клэр и она танцовщица.

При виде нее мой коллега толкнул меня локтем и выдал скабрезную шуточку на английском. Как выяснилось позже, Клэр прекрасно все поняла, но не подала виду — лишь улыбнулась одной из своих слегка застенчивых улыбок.

Она была красива до умопомрачения.

Вы сами знаете, как бывает в молодости: меня преследовала мысль о том, как хорошо было бы завалить ее в койку. Я пригласил ее в процедурный кабинет таким тоном, словно приглашал к себе домой на ужин.

— Come on, сейчас мы сделаем одну небольшую полезную процедуру, — объявил я со своим ужасным американским акцентом. — Небольшую вязку…

— Э-ээ… вы хотите сказать — перевязку?

— Да-да, именно это я и хотел сказать!

— А без этого никак нельзя обойтись?..

Она снова смущенно улыбнулась. Я машинально отметил, что она очень бледна.

Но я ни о чем не догадывался — ни о том, что она улыбается, чтобы скрыть плохое самочувствие, ни о том, что ее чрезмерная бледность — следствие слишком пониженного давления. Я забыл о том, как сильно могут подействовать на неподготовленного человека запахи больницы, вид белых халатов и тем более крови. И без всякой задней мысли распахнул дверь в процедурную как раз в тот момент, когда мой коллега собирался пришивать какому-то клошару половину скальпа, сорванного осколком бутылки в уличной драке.

При виде этой картины Клэр обессиленно прислонилась к стене и медленно сползла на пол.

— Эй, дорогуша!.. — встревоженно окликнул я.

Быстро подхватил ее и слегка встряхнул, но моя Спящая красавица не очнулась. Прошло три секунды — но ее глаза были по-прежнему заведены под верхние веки.

Четыре. Пять.

Ее конечности словно одеревенели.

— Клэр?

Шесть, семь.

Ее руки начала сводить судорога. Какая-то проблема с блуждающим нервом отнимала у нее последние силы. Я уложил ее на пол и поднял ее ноги вертикально вверх, чтобы обеспечить прилив крови к голове. При этом почувствовал, как по спине у меня стекают струйки пота.

— Клэр! О, черт!..

Восемь, девять.

Ее руки одновременно и резко согнулись в суставах. Я с силой надавил кулаком на ее грудную кость, потом сжал ее правую грудь и с силой крутанул, надеясь, что резкая боль заставит Клэр прийти в себя. Но она не очнулась, не издала ни звука.

Десять.

Затем ее лицевые мышцы расслабились, зрачки расширились настолько, что почти закрыли радужку. Впечатление было такое, словно в стакан молока попали две капли чернил.

И я знал, что это означает.