Дэвид Кейс - Таящийся ужас 2

А потом случилось нечто странное.

Как-то вечером, возвращаясь домой через безлюдный парк, он испытал необычное и одновременно непреодолимое желание сойти с покрытой гравием тропинки и пойти по траве. Поначалу он попытался отбросить эту мысль, отчаянно сопротивлялся ей; он замерз и порядком устал, а идти по дорожке было гораздо легче, чем плестись по потемневшей сумрачной траве. Однако наваждение это, подобно слепому загадочному инстинкту, не исчезало, и в конце концов он к своему удивлению обнаружил, что бежит, путаясь ногами в набрякших стеблях мокрой травы.

Он не мог найти ответа на вопрос, почему с ним все это произошло…

На следующий день Грей поднялся с постели, когда солнце уже клонилось к закату. В поисках халата он стал бродить по комнате и неожиданно увидел в стекле створки шкафа собственное отражение. Лишь тогда он обнаружил, что все это бремя ползал по ковру, пригнув низко голову и далеко выбрасывая перед собой руки. С трудом поднявшись на ноги, он дрожащей рукой налил себе немного бренди.

Мучительная процедура одевания заняла почти два часа, и к тому времени, когда он наконец собрался выйти из дома, за окном почти совсем стемнело. Он брел по улице, магазины закрывались один за другим. Он не замечал их, пока не дошел до угла здания, где неожиданно остановился, почувствовав внезапный приступ голода. Прямо перед ним на холодном мраморе лежали весьма неаппетитные куски сырой рыбы. Его тело задрожало от едва сдерживаемого желания. Еще какое-то мгновение, и, наверное, ничто не остановило бы его от того, чтобы схватить рыбу руками. Но тут жалюзи из гофрированного железа с грохотом поползли вниз и отсекли от него мраморную витрину с вожделенной едой.

Грей понимал, что что-то случилось, что он сильно болен. Сейчас, когда он не мог видеть пёред собой желтого кота, его рассудок словно окутала бездонная пустота. Сам того не замечая, он повернул назад и вернулся домой.

Бутылка бренди стояла там, где он ее оставил. Света он не включал, однако совершенно отчетливо видел ее. Он поднес горлышко к губам.

Стекло выскользнуло из ладоней и с сильным стуком ударилось о пол, а сам Грей стал отчаянно глотать воздух, стараясь подавить приступ подступившей тошноты. Он чувствовал, что задыхается. С трудом взяв себя в руки, он обнаружил, что не в силах остановить страшный, подвывающий звук, срывавшийся с его губ. Попытался было добраться до постели, но, почувствовав страшную слабость, рухнул на пол, где и замер в нечеловеческой позе.

Комнату залили слабые лучи рассвета, затем прошел день, когда лежащее на полу существо чуть пошевелилось. Его охватила необычная ясность видения, обычно присущая голодающим людям. Он уставился на свои ладони.

Пальцы выглядели какими-то усохшими; ногти — практически исчезли, и их место заняли странной формы тонкие роговые пластины. Ему стоило громадных усилий добраться до окна. В свете догорающего заката он разглядел тыльную сторону своих рук, которые сейчас покрывал тонкий, почти невидимый слой грубой желтоватой шерсти.

Его охватил безумный ужас. Он знал, что рассудок его повис на тоненьком багровом волоске, готовом вот-вот лопнуть…

Если только… Спасти его мог только желтый кот. Он уцепился за эту едва ли не последнюю человеческую мысль, содрогаясь от ужаса.

Не отдавая отчета в собственных движениях, он проворно выбрался на улицу, всматриваясь в окружающую темноту, и побрел к сохранившемуся в его памяти единственному месту, хранившему секрет его непрекращающихся мучений.

Карабкаясь по парапету, он наконец достиг желанной цели — увидел неподвижную поверхность воды. Бледные лучи нового рассвета отбросили его тень, придав ей странные, гротескные очертания. У самой кромки берега канала он остановился, упершись ладонями в липкую, крошащуюся землю; голова подрагивала, а глаза в мучительной тоске и мольбе вглядывались в пучину замершей воды.

Он припал еще ниже к земле, и все всматривался, искал…

И наконец увидел там, в воде, желтого кота.

Вытянув вперед конечности, некогда бывшие его руками, он увидел, что кот повторил его движения, протянув лапы, чтобы обнять его в разбитом зеркале воды.

Заходите, святой отец, заходите, только дверь, пожалуйста, притворите за собой — знаете, здесь такие сквозняки. О, я вижу, вы и магнитофон прихватили с собой. А, так он уже работает… Прекрасно, прекрасно, именно этого я и хотел. Мне действительно хочется, чтобы вы знали правду, все вы — вы лично, доктор, в общем, весь свет. Как хорошо, что вы все же пришли.

Разумеется, я сам надумал пригласить вас. Нет, спасибо, не курю, хотя раньше дымил как паровоз, знаете ли, и потому кончики пальцев у меня от никотина всегда были желтовато-коричневые. Только не надо так на меня смотреть… О, да, да, я понимаю.

Что? Почему это я против? Я отнюдь не против того, чтобы поговорить на эту тему. Отнюдь! Да и потом я уже как-то привык обходиться без них, иногда даже сам забываю, что когда-то… Трудно во все это поверить, не так ли? А между тем это действительно так; где-то ближе к концу я почти перестал воспринимать их как часть самого себя. Да и принадлежали ли они когда-либо мне? Сомневаюсь. Но только прошу вас, сядьте, пожалуйста, ну да, хотя бы на кровать. А я постою — насиделся уже. Времени-то сколько прошло, да и места здесь не особенно много, чтобы рассиживаться двоим. Неплохая шутка: «Насиделся уже…» — и точно, и весьма символично! Простите, что вы сказали? Еще и недели не прошло? А мне показалось, что не меньше месяца! Но вы не должны забывать, святой отец, что я долгое время пролежал в тюремной больнице, пока они наконец не смекнули, что к чему, и не перевели меня в этот дурдом.

А почему бы мне его так не называть? Ведь это же и в самом деле дурдом, психбольница, а я действительно психический больной, причем весьма опасный! А вы-то сами меня не боитесь? Впрочем, о чем это я? Разве я когда-нибудь мог причинить вам вред? Ну конечно, мог попробовать укусить вас, но зачем? Так что не стоит бросать испуганные взгляды в сторону двери, не надо меня пугаться. Ведь я же сам пригласил вас для того, чтобы все обстоятельно рассказать, разве не так?

Нет, ни в вашего Господа Бога, ни в рай, ни в ад и ни во что другое в этом роде я не верю. Ну хватит, хватит же, это действительно так, а потому не тратьте зря время, ни мое, ни ваше. Если даже допустить, что существует такая штука, как загробная жизнь, то и в этом случае моя душа спокойна. А главное — совесть спокойна… Я в этом не сомневаюсь. Нет-нет, это отнюдь не тщеславие, просто я не сделал ничего такого, вы слышите? В жизни я никого не убивал! Что ж, возможно, в какой-то степени меня можно упрекнуть за его смерть, и самому мне надо испытывать определенное чувство вины, однако еще раз вам повторяю: Говарда Бретнера я не убивал. Это они убили его, а потом, как и ожидалось, все свалили на меня. Впрочем, меня это не удивляет. Скажите, вам приходилось встречаться с ситуацией вроде моей? Не хочу сказать, что точно с такой же, просто с похожим делом, которое оказалось столь… странным, необъяснимым. Невозможное в наше время отвергается буквально всеми, и если вы упираетесь в него, более того — напираете на него, то вас тут же начинают считать сумасшедшим. Такие простые вещи — самолеты, автомобили, атомная энергия, космические корабли, а ведь в прошлые века их нарекли бы «невозможными», какой-нибудь «безумной чушью». Но, надеюсь, наступит такой день, когда смогут объяснить и то, что случилось со мной. Парапсихология, неврозы, психозы, метафизика, телекинез… они постоянно узнают обо всем этом что-то новое, навешивают на них бирочки с длинными латинскими названиями, а потом прячут куда-нибудь подальше, чтобы не оскорбить чьих-либо чувств. Но и в этих досье далеко не всегда находится место для сверхъестественного, поистине демонического. А вот скажите, святой отец, ваша церковь — разве она и в самом деле не знает ничего про белую и черную магию, про ведьм и колдунов? Разве сам папа римский Григорий, как бишь его? А, Четырнадцатый! Ну так вот, разве не он сам разработал всю эту процедуру изгнания дьявола? Впрочем, сейчас все это не так уж и важно, хотя, как знать, может, кое-что из этого могло бы и спасти меня. А скажите, святой отец, вы сами-то верите в зло?