Роберт Кормер - После Шоколадной Войны

Важно, что они с Лайном должны были стать союзниками. И если Лайн не слишком доверял Арчи, что уж о доверии к другим учащимся «Тринити» — гори оно все в аду.

И Лайн, кивая головой, пристально слушал, пока Арчи говорил, осторожно подбирая слова, отчетливо произнося каждое из них, чтобы тот видел, что он (Арчи) не имеет к этому ни малейшего отношения, и не собирается хоть как-то обидеть епископа, школу или самого Брата Лайна. Он объяснил ему, что одной из его проблем всегда являются ревнивые ученики, которые попытаются дискредитировать все, что он пытался делать — мир на школьном дворе, и, что «Виджилс» служит именно этой цели. Разве Брат Лайн не может согласиться с тем, что, например, школа «Верхний Монумент» была охвачена волнением учащихся, что там взрывались самодельные взрывные устройства, имели место акты вандализма? А в «Тринити» ничего такого не происходило — и все благодаря «Виджилсу».

Лайн теперь слушал, хлопая невыразительными глазами, в которых невозможно было что-либо прочитать. То были глаза сидящего в стеклянной банке рыбообразного существа, которое, наконец, прочистило горло и, обвиняя, ткнуло в письмо указательным пальцем:

— И что же это? У меня есть несколько вопросов. Во-первых, как ты думаешь, что должно произойти во время визита епископа? Во-вторых, кто это должен устроить? И что можно с этим сделать?

Главное было в том, чтобы убедить Лайна, что он — Арчи был в курсе всего происходящего:

— Я знаю, кто это, Брат Лайн. Поверьте мне, я о нем позабочусь.

Лайн, казалось, взвешивал слова Арчи.

— Только осторожно. Мне не нужна гражданская война на школьном дворе — никакой мести и никакого насилия.

— Не волнуйтесь. Это несложно.

— Ты не знаешь, что будет предпринято, чтобы досадить епископу и школе?

— У меня есть некоторые подозрения, и до меня дошли некоторые слухи… — сказал Арчи, теперь он был осторожней, — …демонстрация перед мессой, по прибытию епископа, — он импровизировал — Какие-то намеки на протест, что-то вроде линии пикета.

— Какие намеки?

Арчи знал, что теперь Лайн в его руках. И это — то, что он так любил — импровизацию и раздувание из мухи слона.

— Намеки на просьбу о более коротком учебном дне, и о более длинных каникулах.

— Это невозможно. Мы должны жить по законам нашего штата.

— Все это знают, но самое неприятное в том, что не всех устраивает этот закон.

Теперь в глазах Лайна были сомнения, и он еще раз взглянул на записку.

— «Произойдет нечто ужасное». Это не выглядит протестом, а звучит скорее как угроза.

— Вы можете мне не верить, Брат Лайн, но в момент визита епископа все исчезнут из школы…

Фактически, у Брата Лайна не было никакого выбора, кроме как верить. Арчи знал, что в этом случае Брат Лайн ничего не сможет предпринять без серьезных компромиссов. Борьба «Виджилса» или то, во что он верил, чтобы там ни было, попытка найти диссидентов будет подобна борьбе с туманом. Ему все равно никого не взять с поличным. Все, что у него было — так это только слова Арчи.

Лайн вздохнул, нахмурился, сморщил подбородок. Даже сидя от него пяти или шести футах, Арчи вдыхал аромат его несвежего, тухлого дыхания. И тогда на губах Лайна выплыла неестественная ухмылка. Брат Лайн еще раз медленно открыл шуфлядку своего стола, достал оттуда другой лист бумаги, взглянул на него, а затем на Арчи.

— Как бы там ни было, все, что планировали заговорщики — напрасно. Вчера из епархии пришло письмо. В этом году епископу необходимо отменить визит в нашу школу. Национальный Совет вызвал его на важную встречу в Чикаго, — он положил письмо на вершину кучки бумаг, которую затем дотошно сложил в аккуратную стопку своими тонкими пальцами, так похожими на лапки насекомого.

Лайн с триумфом посмотрел на Арчи со своей знаменитой, полной гротеска ухмылкой, которая была просто карикатурой на улыбку. Лайн не привык улыбаться. Но за ней было что-то еще, и что-то было за этими холодными ледяными глазами, теперь влажная и замороженная улыбка говорила о том, что Лайн не верил словам Арчи, которого это беспокоило меньше, чем то, что тот решил притвориться, что верит.

— Позволь мне повториться, Арчи, — сказал Лайн, и теперь его улыбка растворилась настолько быстро, словно ее не было никогда. — Мне нужно, чтобы не было никаких трудностей, никакого насилия, никаких инцидентов — здесь, на территории школы. До окончания учебного года осталось меньше двух месяцев. Это был трудный год, в котором были серьезные победы, как, например, самая успешная распродажа шоколада за все время, так и разные перемены, в том числе и к худшему. Я хочу, чтобы этот год закончился на знаке триумфа.

Арчи приготовился вскочить. Он не хотел задерживаться здесь больше чем нужно. Он никогда не знал, какие еще неожиданности припрятаны у Лайна в рукаве.

— Ты можешь идти, — сказал Лайн, развалившись в кресле. Его лицо расплылось в самодовольной улыбке, после наслаждения письмом, пришедшим из епархии.

Арчи больше не тратил времени, он без колебаний встал со стула и направился к двери: «Ни до свидания, Брат Лайн, и ни премного благодарности — не за что».

Уже выйдя, Арчи остановился в коридоре, словно ему было нужно перевести дыхание, но это было не дыхание, чтобы его перевести, а что-то еще, и кто-то еще. Его сознание зигзагом заметалось по всем и вся.

Кто же написал эту записку?

Кто же предатель?

Их любимое место около Пропасти было занято другой машиной. Оби заехал куда-то на совершенно другой пятачок и, наконец, припарковался возле большого старого клена, под ветвями, свисающими так низко, что они с шелестом заелозили по крыше машины. Он заглушил мотор и повернулся к Лауре.

Сложив руки на груди, она съежилась на переднем сидении. Прижавшись спиною к двери, время от времени она начинала дрожать. Ее нос был таким же красным, как и глаза — простуда, вызванная холодом, внезапно ворвавшимся в эти погожие весенние дни.

— Мне жаль, — сказал он.

— О чем? — фыркнула она простуженным носовым голосом.

— О том, что этим вечером вытащил тебя сюда, — но он ее не видел уже три вечера: она была на репетиции пьесы, делала домашнее задание, ездила с матерью за покупками, или по какой-нибудь еще причине — избегала его, как могла.

Она вытерла нос салфеткой и посмотрела на него водянистыми глазами.

— Я не обманываю тебя, Оби. Кроме того, мне не хотелось бы тебя заразить.

«Я бы не возразил», — подумал он, и его лицо налилось жаром вины. Несмотря на то, что она выглядела несчастно, он все еще продолжал чувствовать прилив любви и желания поцеловать, коснуться ее лица, даже если ее лихорадило, и она полыхала от жара. «Боже, что я за извращенец», — подумал он. Но можно ли считать извращением любовь?