Дэвид Моррелл - Последняя побудка

Они еще трижды останавливались, кавалеристов уже почти не осталось, еще несколько человек присоединились к ним из отряда, и тут они поднялись на высокое место и увидели вдалеке совсем маленький поселок. Это было убежище, и Календар разглядел там колонну — совсем крохотные фигурки, въезжавшие в поселок. Но солдаты слишком приблизились. Они не могли рисковать и открыто скакать всю дорогу, так что они снова соскочили с коней, остановились на высоком месте, рассредоточились по склону, укрылись за валунами, в ложбинах, всюду, где только можно было укрыться, — каменные стены остались далеко позади. Кавалеристы в поселке увидели их, начали садиться на лошадей, чтобы присоединиться к ним, но тут их настигла первая волна наступления. И вдруг старик, бежавший вместе с парнем к укрытию, заметил, что того рядом нет. Он обернулся и увидел, что парень лежит на земле с залитым кровью лицом. Сначала он решил, что мальчик ранен. Потом он увидел камень, около которого тот упал, тоже забрызганный кровью, и понял, что Прентис споткнулся. Он подбежал к нему, поволок его в укрытие. Первая волна атаки накрыла их, когда они присели на корточки за большим валуном. Старик стрелял, целился, снова стрелял. Он уложил двоих солдат, приблизившихся к ним. Остальные кавалеристы продолжали стрелять, и вот первая волна отступила, смешалась с теми, кто оставался позади.

Старик посмотрел на парня — сильно ли тому досталось. Парень оторопело моргал, кровь текла по щеке и волосам. Потом его взгляд стал осмысленным. Он вроде бы впервые увидел старика, как будто раньше не замечал его.

— Долго? — спросил он.

Старик сначала нахмурился, но потом догадался. Долго ли он не помнил себя. Он попытался сказать: “По меньшей мере час”. Но на самом деле прошло около двух часов, но он и сам понятия не имел об этом. И все равно ему ничего не удалось сказать. Вторая волна атаки чуть ли не обрушилась на них. Он подтолкнул парня и сказал:

— Хватай пистолет. Ты втравил меня в это. Теперь заканчивай. — И принялся стрелять.

Парень уронил свой “спрингфилд”, когда упал. Он выхватил пистолет, оттянул затвор, прицелился и принялся стрелять, Старик выстрелил еще дважды, и его ружье сухо защелкало: обойма оказалась пуста. Он выхватил пистолет, взвел курок, стал стрелять. Уложил двух солдат. Потом увидел, как еще один приближается к парню, прицелился, уложил его, но и сам получил пулю, на этот раз в бок.

Парень смотрел, как он падал. Взглянув, он увидел, как Календар корчится, прицелился, сшиб того, кто выстрелил в старика, обернувшись, увидел, что к ним приближается еще один, прицелился, спустил курок и, когда ничего не произошло, опустился на колени, чувствуя себя совершенно беспомощным. Солдат прицелился, выстрелил в него, и снова часть мозга Прентиса отключилась… Он снова оказался на ферме, где разговаривал со стариком и со своим отцом. Он знал, что они подружатся, а потом старик, казалось, начал таять.

Старик не мог дышать. Он пытался привести в движение свою грудную клетку, но ничего не получалось. Он чувствовал, что бок у него горит, плечо ноет, попытался сесть, и тут как будто камень с души свалился, и он задышал. Вокруг было полно верховых кавалеристов, все они стреляли вниз с холма, а он не мог шевельнуть ногой. Потом он увидел, что на его ногах лежит распростертое тело. Оно соскользнуло с его груди. Он пригляделся, увидел парня, пробормотал:

— Господи Иисусе.

Он выкарабкался из-под тела. Мальчик лежал лицом вниз. Он перевернул парня. Потом увидел его голову, и его едва не затошнило. Кость, мозг, кровь.

— Господи Иисусе, — повторял старик. — Господи Иисусе.

— Долго? — спрашивал парень. Он оторопело мигал. Старик не понимал, как он ухитряется говорить.

— Господи Иисусе, что же с тобой случилось? Как ты допустил?

Потом он увидел в руке парня пистолет с пустой обоймой.

— А запасной пистолет? Господи Иисусе, я же тебе говорил о запасном пистолете, ведь правда? Что с тобой стряслось? Ты меня не слушал. Господи Иисусе. — Теперь он плакал, а взгляд парня стекленел, глаза закрывались, он улыбался. Он что-то пробормотал, и старик приложил ухо к его рту. Он попросил его повторить.

— Никуда не годный.

Старик, всхлипывая, ничего не понимал.

— Никуда не годный. Я был никуда не годным учеником.

— Нет, это я. Я был плохим учителем. Но парень только покачал головой. Или попытался покачать. Но так и не сделал того, что хотел.

Старик сидел, обняв его, и безутешно плакал.

Потом ему рассказали, как увидели его: он сидел, обхватив парня руками, и повторял: “Я оказался никуда не годным. Никуда не годным, а кавалеристы скакали мимо и стреляли в солдат. А он сидел и плакал. Потом он осторожно опустил тело на землю, вытер слезы и стал смотреть на солдат; которые спускались с другой стороны холма.

Лицо его приняло жесткое выражение, он вскочил, как будто и не был ранен. Он схватил ружье, принялся палить по солдатам. Опустошил обойму, схватил другое ружье, тоже расстрелял все патроны. Потом поднял упавший пистолет, потом еще один, отчаянно ругаясь, пригнулся на лошади, пришпорил ее и поскакал в сторону солдат. Следом пустились другие кавалеристы, и если, когда они отступали, старик подумал, что никогда не видел такого исступления, в каком был парень, то теперь кавалеристы, следовавшие за ним, дивились ему самому. Говорят, он продвигался вперед, колотя ногами лошадь, пока не подскакал к солдатам почти вплотную, так, чтобы промахнуться было уже невозможно, выхватил один пистолет, прицелился, стал стрелять, патроны кончились, он выкинул пустую обойму, вставил новую и так все время целился, стрелял, пока у него не кончились все обоймы. Тогда он достал запасной пистолет и тоже расстрелял все патроны. Говорят, в тот день он уложил человек тридцать — проверить этого никто так и не смог, но все пришли к выводу, что убитых было больше тридцати. Когда майор услышал об этом, он пожалел, что его там не было, ему припомнилось, как старик когда-то штурмовал холм на Кубе.

Сейчас Календар скакал в пятидесяти ярдах — впереди других, стрелял в солдат, они падали, он был ранен в ногу, потом в руку, потом еще раз в плечо, и только последняя пуля возымела на него действие и свалила его. Он боком сполз с лошади и упал лицом в грязь; ему еще повезло, как считал майор, удар был таким сильным, что он потерял сознание и так и не успел ничего сообразить. Кавалеристы нагнали его, стреляя в приближавшихся солдат. Они соскочили с лошадей, уверенные, что он мертв. К счастью, он остался жив. А может, и к несчастью. Он был человеком сильным, решительным; может быть, ему и не следовало оставаться в живых после таких ран. Его отнесли в поселок, и врач только покачал головой. Но потом он сделал все, что мог, и, несмотря на четыре раны, Календар обманул смерть и остался жить. Все равно, он не сразу пришел в себя — только через трое суток, — он довольно долго лежал, смотрел в потолок и моргал. Он даже не пытался заговорить. Он пролежал так все время, пока кавалеристы были в осаде. Солдаты окружили их. Майор, который послал за помощью, вздохнул свободно к концу первого дня осады. Им на подмогу прислали отряд чернокожих кавалеристов, и майор, вне себя от радости, кричал, что готов расцеловать каждого. Чернокожий командир отряда, которого звали Янг, улыбнулся и сказал, что он может начать с него прямо сейчас.