Саймон Керник - Без пощады

— Плохие новости, босс, — сказал он. — Его только что выпустили.

Когда следователям стало ясно, что больше я не скажу ни слова, им волей-неволей пришлось заканчивать допрос. Мне позволили остаться на десять минут в обществе Макфи; тот заверил, что сделает все возможное, чтобы меня выпустили, поскольку улик нет. Похоже, он не шутил — и, подозреваю, сам до смерти хотел домой. Потом вернулись детективы, отвели меня в тюремный блок и посадили в пустую камеру в самом конце коридора.

— У вас будет немного времени на раздумья, — сказал Кэплин, встав в дверном проеме по-прежнему с усталым сочувствием на лице. — Советую использовать его, чтобы все взвесить — и понять наконец, что лучше сказать нам правду.

— Я сказал вам все, что знаю, — повторил я и отвернулся. Металлическая дверь захлопнулась, в замке провернулся ключ.

Камера была небольшая, десять на десять футов, с уныло-серыми стенами и единственным зарешеченным окошком ближе к потолку. Над головой гудели люминесцентные лампы. Вся обстановка состояла из железной койки с привинченными к полу ножками. Поверх матраса набросили желтую пластиковую простыню; когда я лег, она неприятно зашуршала. Я уставился в потолок и попытался осмыслить происходящее. Кэйти совершенно точно не имела никакого отношения к убийству — хотя бы потому, что я своими глазами видел человека, который это сделал. Он был гораздо выше и сильнее моей жены, обознаться невозможно… Не то чтобы я считал, что она, такой славный человек, в принципе способна на подобный поступок. Кэйти каждый месяц жертвовала средства детской больнице и покупала у бездомных журнал «Биг ишью», а когда по телевизору показывали голодающих детей, не могла удержаться от слез. Поскольку она разбиралась в политике, то открыто осуждала коррупцию и двойные стандарты Запада, из-за которых и возникают социальные беды. Я мог поклясться собственной жизнью, что она не убийца. Но это не объясняло, откуда на ноже взялись ее отпечатки. Как не объясняло и того, где она сейчас и почему так долго не отвечает на звонки.

До меня дошло, что теперь не составит труда узнать, как там Джек. Достаточно сказать пару слов Кэплину и Салливану, и они все выяснят. Но если он в самом деле погиб и станет известно о его звонке, то мое положение может резко осложниться. Сейчас разумнее держать рот на замке. Может, тогда меня выпустят и я разберусь в происходящем — пойму, как перчатки, которые я не надевал уже года два, попали на место преступления.

Следователям я соврал, что вижу перчатки в первый раз.

А знаю ли я настоящую Кэйти? Прежде я никогда не сомневался в ней, но теперь утратил прежнюю уверенность. Быть может, моя жена вела тайную жизнь. Быть может, Ванессе удалось склонить ее к лесбийской любви и у них завязался роман. Кэйти, естественно, иногда задерживалась в университете допоздна и в целом проводила на работе не меньше времени, чем я. Следовательно, такую возможность исключать нельзя. Но и эта теория не объясняла, откуда взялся человек в маске и что он делал в библиотеке. А также с чего Джеку вздумалось звонить мне после стольких лет молчания и за что с ним расправились.

Все это было так странно, так ненормально, что я едва не расхохотался. Однако пульсирующие раны на лице и руке вернули меня к реальности. Сегодня меня пытались убить. Будто этого мало, двое моих знакомых умерли независимо друг от друга насильственной смертью. И создавалось впечатление, что на меня, на Кэйти или на нас обоих хотели свалить по крайней мере одно из этих убийств.

Я вдруг понял, что до недавнего времени не ценил жизнь, потому что она текла своим чередом, не встречая на пути никаких препятствий. У меня было двое милых, здоровых детей, красивая и добрая жена, хороший дом и прилично оплачиваемая работа, на которой не приходилось особенно надрываться. И все же я не мог вспомнить, когда в последний раз просыпался с ощущением полного счастья. Жизнь могла сложиться еще лучше — вот что грызло меня изнутри. Я мог бы зарабатывать больше, иметь больше свободного времени, быть стройнее, привлекательнее, популярнее у женщин… С другой стороны, мне никогда не приходило в голову, что жизнь могла бы сложиться намного хуже. И сейчас, когда я валялся на койке в тюремной камере, когда моя жена пропала, а мой дом ограблен, когда надо мной висело обвинение в преступлении, которого я не совершал, — я научился ценить свое счастье, но было уже слишком поздно…

В двери провернулся ключ. Я подскочил на койке, и от резкого движения в глазах на миг помутилось. В камеру вошел Дуглас Макфи, все с тем же потрепанным портфелем в руке и широкой улыбкой на круглом лице.

— У меня хорошие новости, Том, — прощебетал он, растянув слово «новости» едва ли не до бесконечности.

— Вы нашли Кэйти?

Чуть раньше я попросил Макфи позвонить ей на мобильный, и он неохотно согласился.

Улыбка исчезла. Он подошел к койке и встал в паре шагов от меня.

— Боюсь, что нет. Однако новость вас все равно обрадует. Полиция все-таки взялась за ум: вас отпускают под залог. Возможно, вас снова захотят допросить, потому в ближайшее время из страны не уезжайте. И еще, вы обязаны сообщить в полицию, если ваша жена выйдет на связь. Если она невиновна — а так оно, несомненно, и есть, — то ей надо прийти в полицию и снять с себя всякие подозрения.

— Сколько сейчас времени? — спросил я, устав уже защищать Кэйти. Похоже, он не удосужился позвонить ей. Пижон чертов.

Адвокат посмотрел на часы и сказал, что без пяти восемь.

Итак, куда мне сейчас отправиться? Где искать Кэйти, я не знал. Дети остались у тещи, а домой вообще лучше не соваться. Да, не сказать, что выбор велик… Надо бы выпить рюмочку. Или даже две. Ничто так не помогает пережить трудные времена, как алкоголь.

Я встал с койки и двинулся вслед за Макфи. Пройдя несколько коридоров, мы оказались в вестибюле. Это было небольшое и ничем не примечательное помещение с многочисленными плакатами на стенах; те в красках расписывали неприятные последствия, грозившие потенциальным правонарушителям. Вдоль одной из стен шел ряд перегородок из бронированного стекла, за которыми полиция оформляла своих клиентов. Возле стойки топтались новоприбывшие — двое подростков с крысиными мордочками в стандартной униформе малолетних преступников: большие кроссовки, мешковатые джинсы, толстовки с капюшонами. Их регистрацией занимался тот же сержант. На лицах подростков застыло скучающе-нагловатое выражение, и никаких признаков страха они не выказывали — не то что я три часа назад.

По ту сторону стекла появился молодой коп и указал мне на другое окошко. Там он оформил мне освобождение под залог. Где-то на заднем плане надрывался телефон; отвечать на него никто не спешил.