Еремей Парнов - Секта

О характере этой интимной просьбы Мессинга заставят подробно рассказать на допросах в НКВД. Но это так, к слову…

Пока же нас куда больше интересует, как и когда величайший чтец мыслей двадцатого века открыл в себе удивительный дар.

Случилось это еще накануне первой мировой войны. Голодный, плохо одетый мальчик из еврейского местечка Гора — Калевария, под Варшавой, отправился искать счастья в большом незнакомом мире. Где-то на затерянном полустанке он прокрался в вагон первого попавшегося поезда и, устроившись под полкой, заснул сном праведника. Так уж случилось, что поезд шел не куда-нибудь, а в Берлин, где кайзер Вильгельм уже готовил миру кровавую баню, в которой суждено будет рухнуть великим империям, расчистив оперативный простор для фашизма и коммунизма.

Воистину чудны дела твои, Господи!

Перед остановкой в Познани вошел контролер и началась проверка билетов. Надо ли говорить, что у нищего школяра, с трудом одолевшего премудрости хедера, таковых не было, как, впрочем, и документов?

Седоусый пан в форменной фуражке, с кожаной сумкой на животе, заглядывая в укромные места, где обычно прячутся «зайцы», неуклонно приближался к дрожащему мальчонке.

Как знать, не вместил ли тот первый приступ страха перед Властью грядущие треволнения? Ужели маячили за скромным головным убором железнодорожника Речи Посполитой черные, с серебряными черепами околыши СС? Синие тульи госбезопасности?

— Молодой человек, ваш билет!

«У меня в ушах и сегодня еще звучит этот голос», — признавался потом Вольф Григорьевич.

Затравленно оглядевшись по сторонам, он уставился в замызганный пол, скупо освещенный свечным огарком в закопченном стекле фонаря. Между мешками и убогими, перевязанными веревкой узлами, углядел обрывок газеты, схватил его и дрожащей рукой протянул контролеру.

«Наши взгляды встретились. Всей силой страсти мне захотелось, чтобы он принял эту грязную бумажку за билет… Он взял ее, как-то странно повертел в руках. Я даже сжался, напрягся, сжигаемый неистовым желанием. Наконец, контролер сунул ее в тяжелые челюсти компостера и щелкнул ими.

— Зачем же вы с билетом — и под лавкой едете? Есть же места. Через два часа будем в Берлине…»

Только теперь маленький Вольф узнал, куда везут его постукивающие на стыках колеса.

И вот он, Берлин. Холод, мытарства, неизбывная нищета, голодный обморок на роскошной Фридрихштрассе и больничная койка. Тут-то и улыбнулась, впервые в жизни, удача Мессингу. Он попал в руки профессора Абеля, знаменитого психиатра и невропатолога, открывшего в пришлом беспризорнике уникальную одаренность.

— Вы удивительный медиум, — констатировал профессор и предложил приступить к опытам. Медиумизм и прочие тайны духа были в моде. «Чудо-мальчика», с легкой руки импресарио Цельмейстера, продемонстрировали в Берлинском паноптикуме, ще вместо восковых фигур выставлялись на всеобщее обозрение живые экспонаты. Затем были варьете Винтергардена, цирк Буша: шумная известность, материальный достаток, лестные предложения.

Дальнейшей карьере помешала война. Вольфу Мессингу тоща едва исполнилось пятнадцать лет… Впереди были долгие разговоры с корифеями мировой науки: Альбертом Эйнштейном и Зигмундом Фрейдом, серьезная работа по уникальной системе психоанализа, шумные гастроли по всем континентам. Об одной встрече стоит упомянуть особо. С конкурентом по ремеслу, которого звали Эрик Ян Ганнуссен. Мессинг сразу понял, что любимец берлинской публики начинает свои номера с подставных трюков и, лишь разогрев себя аплодисментами, приступает к неподдельным сеансам по телепатии. Мог ли думать молодой поляк, что его стремящийся к дешевому успеху соперник вскоре станет «личным ясновидцем» Гитлера? Теперь об этом остается только догадываться…

Перепрыгнем временной промежуток между двумя мировыми пожарами.

Польша, согласно «секретным протоколам», расчленена и оккупирована. Мессинг скрывается в подвале торговца мясом. Его повсюду ищут агенты СД, назначена награда в 200000 рейхс-марок. Родные и близкие отправлены в лагерь смерти Майданек. Те немногие, кому удалось уцелеть, вскоре погибнут под дымящимися развалинами варшавского гетто.

Выйдя однажды на свежий воздух, он лицом к лицу столкнулся с офицером в черной униформе. На околыше фуражки зловеще скалился череп со скрещенными костями.

— Кто ты такой? — эсэсовец схватил его за волосы, длинные, до плеч, как и положено артисту.

— Художник.

— Врешь! — немец вынул из нагрудного кармана сложенную вчетверо листовку с портретом. Медленно развернул ее и пристально взглянул на Мессинга. — Это ты предсказал смерть фюреру? — Последовал отработанный удар в лицо. Опрокинув арестованного на тротуар, немец брезгливо скривился на испачканную перчатку.

Вместе с кровью Мессинг выплюнул выбитые зубы. Брошенный в камеру ближайшего полицейского участка, он напряг все силы души и заставил охранников, одного за другим, прийти к нему. Он лежал неподвижно, как мертвый, когда они, не понимая, в чем дело, склонились над ним. Затем медленно поднялся, вышел в коридор и задвинул засов бронированной двери.

Ему помогли перейти границу, вернее, переплыть на жалкой плоскодонке. На другом берегу Буга его ожидала другая жизнь и новые испытания. О чем думал он той ненастной октябрьской ночью? Знал ли о судьбах тысяч беженцев, что надеялись найти защиту от фашизма под сенью красных знамен?

На допросах его быстро «поднимали» по служебной лестнице: от лейтенантов до полковников госбезопасности. Увы, имя Вольфа Мессинга им ровным счетом ничего не говорило, а его рассказы лишь укрепляли в уверенности, что задержан немецкий шпион. Впрочем, немцы были союзниками, и это спасало от скорой расправы. И еще «чудеса», которые всякий раз приходилось проделывать в подтверждение профессиональных способностей.

Так он «дорос» до свидания с самим Пономаренко, секретарем ЦК КП(б) Белоруссии, будущим руководителем партизанского движения.

Рядом с Пономаренко сидел, храня многозначительное молчание, нарком внутренних дел. Оба были в защитных, как у вождя всех времен и народов, френчах.

— Вот человек, который хочет меня расстрелять, — печально кивнул Мессинг на наркома. — А вы секретарь самого господина Цека? — он обратил изучающий взгляд на Кондрата Пантелеймоновича. — Может быть, он тоже захочет меня выслушать?

Руководители республики только переглянулись. Докладные пошли в Москву, а Мессингу разрешили потихоньку выступать: по скромной программе, без ясновидений и пророчеств.

Во время гастролей в Гомеле его прямо на улице взяли двое в синих фуражках и повезли незнамо куда. Оказавшись в конце концов то ли в загородной гостинице, то ли на даче, принадлежащей высокопоставленной персоне, он вновь испытал памятное еще по берлинскому поезду потрясение, когда распахнулась дверь и в комнату вошел усатый человек в сапогах, так знакомый по бессчетным портретам. Вслед за ним на полусогнутых ножках просеменил бородатый Калинин.