Лоренца Гинелли - Пожиратель

Для этих людей счесть такой рисунок достоверным было все равно что отправиться в путешествие по странам Востока с картой, нарисованной кузеном Дональда Дака. А главное (что еще больше осложняло дело), рисунок внушал страх. Скорее набросок, чем рисунок, намеренно выполненный таким образом — с помощью угля и красной сангины, этот набросок на пористой бумаге кричал. Если фантазия в состоянии оживить предметы, Пьетро знал, как это сделать. В чертах стариковского лица Пьетро смог отобразить то, что простому глазу увидеть не дано. Он вложил в образ старика всю его суть, перевел этот образ на язык живописи для тех, кто привык им пользоваться. Но самым страшным, отчего кровь стыла в жилах, было тело Дарио, или, скорее, то, что от него осталось. У Дарио был вид только что разорванной тряпки — будто из него вынули кости, забрали все силы. Безжизненный. Мертвый.

— Синьора, поймите, мы не можем принимать в расчет этот рисунок, он… он фантастический. Мы должны серьезно поработать, чтобы понять, что Пьетро хочет сообщить нам символическим путем.

Синьора Монти не слушала.

— Верните мне моего мальчика, — шептала она.

— Синьора, пожалуйста… Понимаю, это тяжелый момент, но нам нужен кто-нибудь, кто мог бы поговорить с вашим сыном, кому он доверяет.

Синьор Монти направился двери:

— Пойду позвоню Алисе.

За рулем сидел Стефано. Умопомрачение Алисы прошло. Ужас — нет. Лицо Лукреции все еще стояло у нее перед глазами, а за ним — газообразный лик… лик чего-то иного. Чего-то злобного. Чего-то плохого.

Она думала о своем сне. О Дарио. Обрывки крутились в голове, но она не могла собрать их в единое целое.

Подойдя к постели Пьетро, она почувствовала себя виноватой за сон. Понятно, что это было глупо, но все равно она чувствовала себя виноватой, потому что на кого-то надо сваливать. Всегда.

— Привет, Пьетро.

Алиса произнесла это, не ожидая ответа. Отнеслась с уважением к его состоянию отстраненности от мира. Она поприветствовала его, потому что нуждалась в этом и хотела, чтобы он знал. Пьетро едва заметно качнул головой, но взгляд оставался наверху, на потолке.

— Посмотрите, — сказал Алисе врач, кладя ей под нос рисунок.

Алиса взяла листок в руки, взглянула. У нее затряслись руки и голова, лицо перекосилось от боли, на миг побелело. Лукреция злобно ухмылялась ей — неестественный блеск в глазах, тонкие, слишком тонкие губы. А за Лукрецией стоял не кто иной, как он, старик. Старик — газообразное изображение, которое наползало на лицо Лукреции, уродовало его.

— Алиса!

— Он… он…

Стефано вырвал листок у нее из рук и подхватил ее саму:

— Принесите стул, не видите, что ей плохо?

Принесли стул и холодную воду.

— Я не понял, — сказал доктор. — Вы знаете человека, изображенного здесь?

— Что? Нет. Я… я…

— У нее шок, она уже много лет близко знает семью Монти. Дайте ей время, — защитил ее Стефано.

— Я… я не помню, — прошептала Алиса. — Ты должен помочь мне, Стефано. Я хочу вспомнить. Я должна.

Лоб Дэнни покрыт красной коркой, ребята ничего не спрашивают, отходят от него. Дэнни садится — место, как всегда, у окна. Вытаскивает пенал, барабанит ручкой по парте, разглядывает воробьев, праздно прогуливающихся по крыше.

— Дэнни, что у тебя случилось?

Учительница подходит к нему до начала урока.

Дэнни прикрывает лоб руками.

— Покажи.

Учительница приветливая, и от нее хорошо пахнет. Она отнимает его ладошку ото лба. Такая близость не причиняет ему страданий.

— Ты упал?

Дэнни кивает. Дети смеются. Смеется Диего, толстяк. Смеется красивая белокурая девочка рядом с ним. Красивая белокурая девочка с большими голубыми глазами.

— Он бился головой о стекло, как псих! — кричит Диего.

— Диего, помолчи, — говорит ему учительница.

— Я не псих, — шепчет Дэнни. И ломает авторучку. Пластик оцарапывает ладошку, кожа краснеет, саднит. Щеки Дэнни вспыхивают, глаза превращаются в холодные лужи.

«Какой странный ребенок», — думает учительница и отходит от него. Всякое отчуждение разрывает душу. Дэнни чувствует, как рвутся швы на сердце. Всегда. Они всегда горячие. Не заживают никогда.

— Пойди умойся холодной водой, Дэнни, тебе станет лучше.

Так она его выпроваживает: «тебе станет лучше».

— Начнем урок, дети.

И урок начинается. Без него.

Дэнни проходит между рядами.

— Ну давай, сделай ты ему, — подначивает Диего белокурую девочку.

— Почему я?

— Потому что я с другой стороны, давай, он уже идет!

Тоненькая ножка белокурой девочки колеблется, потом вытягивается. Дэнни запинается. Падает, защищая лицо руками. Взрыв злорадного смеха.

— Дэнни! — кричит учительница.

Дэнни встает, лицо горит. Показывает пальцем на белокурую девочку. Не издает ни звука.

— Кто это сделал?! Лукреция — ты?! — спрашивает учительница.

— Это не Лукреция, он сам упал, как перезрелая груша! — говорит Диего.

— Это правда? Он сам упал? — спрашивает учительница еще раз.

Лукреция кивает.

— Ну ладно, Дэнни, если ты не ушибся, иди в туалет, и побыстрее, будь умницей, — говорит ему учительница.

Будь умницей. И Дэнни выходит и делается умницей. Дэнни убирается ко всем чертям и делается умницей. Дэнни всегда умница, когда убирается ко всем чертям.

В спину Лукреции — толчок. Лукреция оборачивается:

— Что такое?

За ее спиной девочка — темные кудрявые волосы, мерцающие глубокие глаза.

— Я видела тебя! — шипит она.

— Ну и что? Он и так себе лоб разбил.

— Если ты еще хочешь дружить со мной, никогда больше так не делай.

— Алиса! Пишем диктант… — повышает голос учительница.

— Так тебе и надо, — шепчет в ответ Лукреция.

Алиса показывает язык. Потом они улыбаются друг дружке. Алиса знает, что Лукреция больше не сделает ничего плохого Дэнни.

Никогда больше.

Классы по обеим сторонам узкого, удушливого коридора. В глубине, слишком высоко от пола, окна. За поворотом слева — мальчишеские туалеты. Но сначала обязательная остановка: сестра Анна. Сестра Анна — вахтерша, а главное, мать настоятельница туалетов. Но не этим она выделяется. Все дело в шариках. Шариков в голове сестре Анне действительно не хватает.

— Иди, иди сюда, — говорит она Дэнни. И прижимает его к груди. Она воняет. — Целуй Христа, целуй Христа. — И вытаскивает из кармана замусоленный черный свежеобслюнявленный образок. Подносит его к морщинистым темным губам и целует его раз, два… три раза. Не замечая распухшего лба Дэнни. Дэнни она вообще не видит. — Целуй, целуй Христа. — (И Дэнни целует, подавляя рвотный позыв.) — Умница, вот теперь ты славный мальчик. А сейчас иди в туалет, и побыстрее, задержишься больше чем на пять минут, Христос заплачет и я приду проверить.