Лоренца Гинелли - Пожиратель

— Черт, как ты меня достал сегодня!

Но Филиппо не ударил его и не начал с ним спорить. Франческо ему нравился: в нем ощущался внутренний стержень и он, в отличие от родителей Филиппо, доходчиво выражал свои мысли. Когда они говорили и кричали, надо было догадываться, что кроется за их словами. Каждый раз Филиппо отвечал невпопад. Но иногда оказывалось просто невозможно игнорировать вопросы.

Разговаривать со взрослыми было трудно. Даже продавец о-очень навороченной куртки говорил одно, а подразумевал другое.

Разговаривать с ребятами было скучно.

Разговаривать с Франческо было интересно.

Лишь бы он не угрожал лидерству Филиппо, разумеется.

— Рисуешь в перспективе?

Пьетро завертелся как волчок, заволновавшись еще сильнее.

Никто не замечал старика.

Он стоял неподвижно, спрятавшись за маленькое серебристое деревце.

Постукивал наконечником трости по тротуару.

Читал мысли.

Тук. Тук. Тук.

Наконечник трости раздавил насекомое.

Старик остановился случайно или, точнее, случайно остановился именно в этом дворе. Но словно он нашел, что искал, и теперь слушал.

Старик выглядел необычно. Черную рубашку покрывала длинная черная же мантия. Брюки он тоже носил черные, со складками. Элегантные. Грязные. И черную шляпу с широкими полями.

Только туфли были другого цвета. Белые. Теннисные. Незашнурованные.

— Черт, я спросил, ты рисуешь в перспективе? — не останавливался Филиппо.

И самое главное, старик держал необычную лакированную трость из темного дерева, с ручкой в виде птичьей головки с острым, длинным и хищным клювом. Взъерошенный хохолок птицы растрепал не ветер, ведь хохолок этот был сделан из слоновой кости.

— ПьетронедолгоПьетронедолгоПьетронедолго, — частил Пьетро, размахивая руками.

— Я убью твоего братца. Он мне мозги снес.

— Ты ему тоже, — прошептал Франческо.

— Черт, что ты сказал?

— Я сказал, что будет лучше, если мы двинемся к реке, пока этот говнюк не выкурил все наши сигареты.

Филиппо полностью проигнорировал ответ. Его вопрос был риторическим.

— Ты хотя бы умеешь дрочить или тебе мамочка помогает?

Лука наслаждался спектаклем, делая глубокие затяжки. Франческо не хотел смеяться, но шутка, к сожалению, ему понравилась.

— Ну, пожалуйста, отстань от него, он мой брат, — упрашивал Дарио.

— А что, может, это ты ему помогаешь?

— Нет, я же не гомик!

— Ты и правда засранец, Филиппо! — сказал Франческо сквозь смех.

— Я не знаю, может, ты и гомик. Гомики достают, и ты тоже. Ты с кем, с братом или с нами?

Дарио замолчал. Ведь ему не было еще и девяти лет.

— Лука, помоги этому парню и покажи ему, как надо.

Лука встал перед Пьетро и огляделся вокруг. Кроме них самих, он никого не увидел.

Старика тоже.

Лука зажал сигарету в зубах, расстегнул первую пуговицу ширинки «Levis 507» и взял член в руку.

Дарио поискал свое окно на четвертом этаже, впервые в жизни надеясь, что в нем покажется мама.

— Высунь его совсем, а то он не поймет.

Лука расстегнул остальные три пуговицы и сделал, как надо.

Старик смотрел.

Глаза старика были как смола — непроницаемые. Такие глубокие, что можно провалиться. И по ту сторону глаз — космос, черный и вязкий. Если бы Дарио увидел его, то сказал бы, что он похож на мультяшного героя, подставившего кролика Роджера.

— Черт, Лука, хватит уже! — закричал Франческо, но Лука продолжал.

Филиппо не смеялся. В нем разгоралась ненависть, у него из головы не выходило, что Пьетро умеет рисовать в перспективе. И все признают это. Неожиданно Филиппо зашел сзади, с яростью схватил Пьетро за шею и за волосы, насильно принуждая повернуть голову к Луке:

— Смотри на него!

Пьетро прохрипел, будто прорычал, одновременно изо всех сил пытаясь вырваться. От ужаса он вытаращил глаза и не понимал, не понимал ничего из происходящего с ним. Чувствовал только, что все это причиняет ему чудовищную боль, словно что-то вонзилось в мозг. Пьетро очень хотелось опуститься на землю и заснуть, может даже на целый день. Между тем Дарио плакал и сквозь слезы звал мать, громко, как только мог. Франческо ничего не сделал. Он знал, что Филиппо прекратит, и хоть и не понимал почему и совсем не одобрял его действий, но подсознательно догадывался, что какая-то причина у Филиппо все же есть. Ведь он следовал определенной логике, мысль не всплывала вдруг, случайно, как у Луки, поэтому Франческо ограничился презрительным взглядом. Филиппо не был слабаком. Но когда он крепко держал голову Пьетро, чтобы тот не отвернулся от Луки, Пьетро, внезапно сильно и резко пнув, попал прямо в голень Филиппо. Попал случайно. Но если случайности пришел на помощь расчет, то это оказалось вовремя. Филиппо ослабил хватку, вцепился руками в ногу, вопя и чеканя каждую букву имени Господа Бога, сопровождаемую до и после вводными словами, никоим образом не божественными.

Окно на третьем этаже открылось. Наконец-то.

— Дарио!

И Филиппо врезал кулаком. В бешенстве. Прямо в солнечное сплетение Пьетро. Потом еще. И еще… Лука оттащил его, возясь при этом с ширинкой джинсов. Пьетро повалился на землю, крича и мыча. Вытаращив глаза, он тряс головой и крутил в разные стороны, чтобы развеять реальность. Образы превращались в безобидные цветные следы. Размытое очертание фигуры матери приближалось к нему. Пьетро вдруг прекратил дергаться. Реальность исчезла. Над ним осталось только небо. Даже живот у него не болел. Пьетро удалось не чувствовать. Перед тем как удрать, Филиппо посмотрел Пьетро в глаза и увидел его лицо без всякого выражения — в шизофреническом ступоре, отрешенное, непострадавшее. После всей той злости, которую он на него обрушил, чтобы вызвать ответную реакцию, Пьетро осмелился вернуться в свой далекий, безмятежный мир, как будто ничего и не произошло. И Филиппо вдруг ощутил острую ненависть. Ведь сам он никогда бы так не смог, реальность преследовала его везде, и ему не дано было скрыться. Ненависть — потому что Пьетро ударил его и ему стало больно. Ненависть — за обреченно-красивые глаза, ненужные на лице Пьетро. Филиппо подумал — и плюнул ему прямо в лицо. Слюна попала на кожу, и Пьетро показалось, что в щеку ткнули сигарету. Он опять замычал, растирая ожог. Когда мать, широко раскрыв глаза, подошла к нему, те трое уже смылись.

— Пьетро, любимый, это мама…

Мать бросила на Дарио жесткий взгляд. Дарио тут же опустил глаза, шмыгнув носом.

— Разве твой брат заслужил такое?!

Пьетро закрыл руками глаза и лицо, чувствуя, что так будет хорошо и никто не влезет к нему в душу. Потому что каждый раз, когда кто-нибудь влезал, он непременно обижал его. Успокаивали только предметы, только растения. Не люди.

— Пьетро, любимый, никто тебя больше не тронет, мама с тобой! Пойдем домой, шоколадный торт готов, я сделала его наполовину с кремом, наполовину без, только для тебя, хочешь?