Грегори Фьюнаро - Скульптор

Ему была нужна Кэти. Она должна была прийти в себя и спокойно поговорить с ним.

В кабинет заглянул сотрудник местного отделения.

— Сюда едет Беррелл, — сказал он, и Маркхэм кивнул.

За дверью дежурили двое сотрудников отделения Провиденса. Сэм знал, что Беррелл обеспечит Кэти охраной со стороны ФБР. Это было очень хорошо, гораздо лучше наружного наблюдения, установленного за ней, о масштабах которого Хильди даже не догадывалась. Да, бюро вот уже почти целый месяц следило за каждым шагом доктора искусствоведения. За все это время ей ни разу по-настоящему не угрожала опасность, но Маркхэм испытывал стыд за то, что Кэти, помимо ее воли, использовали в качестве приманки.

Без этого никак нельзя было обойтись.

Но теперь все обязательно будет по-другому. Микеланджело-убийца лично для Кэти расправился с ее бывшим мужем Стивом Роджерсом. Он сознательно отобрал его для своей «Пьеты», несомненно желая выразить доктору Хильдебрант признательность за неоценимую помощь. Поэтому Сэм понимал, что теперь у Кэти нет иного пути, кроме как скрыться. Но надолго ли? Согласится ли она на это, когда до нее дойдет весь смысл случившегося? Маркхэм гадал, как часто она втайне хотела, чтобы Стив Роджерс попал под машину, провалился под лед или размозжил себе голову. Сможет ли Хильди простить себя, когда-либо избавиться от чувства вины за свою причастность к смерти бывшего мужа?

Глядя на лицо Кэти, освещенное приглушенным светом ламп больничной палаты, Маркхэм думал о своей жене Мишель. Он хотел избавить Хильди от боли, развязать крепкие веревки, удерживающие ее в койке, просто подхватить любимую на руки и унести прочь от всего этого.

Затем Сэм представил себе Стива Роджерса, привязанного к кровати, к стальному столу, на котором его, по-видимому, прооперировал Микеланджело-убийца. Здесь он испустил последний вздох под пристальным оком видеокамеры.

«Эпинефрин, — подумал Маркхэм. — Убийца провоцирует у своих жертв сердечный приступ, когда они смотрят на самих себя, на ту скульптуру, в которую им предстоит превратиться. Для него очень важно, чтобы они все поняли, как когда-то Габриэль Бэнфорд. Через ужас понимания, возрождения они пробуждаются от сна и освобождаются из камня, как и подозревали мы с Кэти. — Мысли Сэма понеслись дальше. — От стола вверх уходят цепи. Похоже, он подвешен к потолку, чтобы его можно было поднимать и опускать, как в фильмах про Франкенштейна. Высокий потолок. Да. Лебедка — в подвале такую не закрепишь. Значит, гараж или, может быть, склад. Деньги. У убийцы они есть, причем очень много. Он выбросил двадцать пять кусков за статую».

За «Пьету» Гамбарделли.

«В точности такая же, как украденная три года назад. — Маркхэм мысленно снова услышал голос преподобного Роберта Бонетти. — Ту, другую, подарила церкви Святого Варфоломея одна состоятельная семья за несколько лет до того, как я оказался здесь».

Состоятельное семейство…

«На нашей интернет-страничке было представлено много фотографий. Однако после кражи почти все они были удалены. В основном на снимках отражалось внутреннее убранство церкви. Разумеется, на одном из них показывалась „Пьета“ Гамбарделли. Быть может, преступник увидел ее и именно так вышел на нас».

Маркхэм взглянул на часы: три минуты второго ночи. Слишком поздно, чтобы будить старого священника ради проверки одной догадки, даже предположения, причем очень смутного. К тому же времени не было. Маркхэм интуитивно чувствовал, что в выходные, может быть, даже в эту ночь что-то произойдет, если уже не случилось. Знать бы, где именно.

Где, где, где?

— Кэти, ты мне нужна, — прошептал Маркхэм на ухо спящей женщине.

У нее задрожали веки, и сердце агента ФБР подскочило к горлу.

— Сэм? — заплетающимся голосом пробормотала Хильди.

Успокоительное лекарство никак не хотело ее отпускать.

— Да, Кэти, это я. Тебе нечего опасаться. Теперь все будет хорошо.

— Где я? Не могу пошевелить…

— Все в порядке, Кэти, — сказал Маркхэм, освобождая ей запястья. — Ты в больнице. Ты ударилась головой, но сейчас все в порядке. Врачи привязали тебя к койке, чтобы ты не навредила себе, потому что у тебя была истерика. Но теперь я тебя освободил. Я здесь, рядом, Кэти. Можешь ничего не бояться.

— Все из-за Стива, Сэм, — всхлипнула Хильди. — Это я виновата…

— Тихо, Кэти, прекрати. Это неправда. Гони прочь такие мысли.

— Но «Пьета»!.. Убийца превратил Стива в нее ради меня…

— Кэти, послушай меня. Тебе нужно сохранять спокойствие. Ты должна быть сильной, пусть и ради меня. Времени у нас совсем немного. Микеланджело-убийца не прислал бы тебе этот видеодиск, если бы не был уверен в том, что это не помешает его планам. Он убежден, что отснятый фильм не выведет нас на то место, где он собирается выставить свою «Пьету». По крайней мере, будет уже слишком поздно, чтобы его схватить.

— Собор Святого Петра, — с трудом сглотнув комок в горле, сказала Кэти. — Настоящая «Пьета» находится там.

— Знаю, Кэти, но это было бы слишком просто. Конечно, я распорядился наблюдать за всеми церквями, посвященными святому Петру, но нутро мне подсказывает, что мы движемся не в ту сторону. Убийца слишком умен для такого. Ты должна предложить какое-нибудь другое место, где он захочет выставить свою «Пьету».

Кэти помолчала, глядя Маркхэму в глаза, и любовь, которую она в них увидела, придала ей силы продолжать:

— Первоначально скульптура была установлена в капелле Святой Петрониллы.

— Да, я читал об этом в твоей книге. Она была заказана для гробницы французского кардинала по имени Бильер.

— Сама капелла изначально была частью древнего римского мавзолея, который христиане впоследствии переоборудовали в первый храм Святого Петра. Это случилось еще до того, как в начале шестнадцатого столетия собор был отстроен заново по проекту знаменитого итальянского архитектора Донато Браманте. В своем первоначальном виде капелла больше не существует. До сих пор ходят споры о том, как она выглядела, пока Браманте не приложил к ней свою руку. Однако если принять во внимание то, что Микеланджело создавал свою «Пьету» специально для этого места, одну вещь можно сказать со всей определенностью.

— Какую?

— Если «Пьета» освещается естественным образом, солнечные лучи проникают сверху, как это было в прежнем храме Святого Петра, то лицо Богоматери погружено в тень, а тело Христа залито ярким сиянием. Метафорический смысл этого очевиден: свет, вечная жизнь в умирающей плоти Спасителя и так далее. Но, понимаешь, необходимо также помнить, что скульптура первоначально создавалась как надгробие, а не просто образ для поклонения, хотя и это тоже верно. Общая компоновка работы обусловливает то обстоятельство, что взгляд Девы Марии и ее раскрытые руки обращают внимание зрителя в первую очередь на сына, затем на бренные останки, погребенные здесь. На своем первоначальном месте, при том освещении, которое задумал Микеланджело, скульптура должна была вызывать у зрителя мысли не только о Христе Спасителе, но и о бренности земного пребывания всех нас, в частности кардинала де Бильера.