Бернар Миньер - Лед

Охранники ушли, Диана осталась одна в пустом, тихом зале, даже буфетчик за стойкой куда-то исчез, и ее охватили печаль и сомнения. Ей не раз случалось оставаться одной в общежитии и заниматься, в то время как остальные студенты отправлялись в кафе или потанцевать. Но никогда она не ощущала себя настолько оторванной от дома, одинокой и потерянной. Здесь, в институте, это чувство настигало ее всякий раз, как спускался вечер и начинало темнеть.

Она встряхнулась, разозлившись на самое себя. Куда подевались свойственные ей ясность ума и все физиологические и психологические познания о природе людей? Неужели вместо того, чтобы отдаваться эмоциям, Диана не в состоянии включить самонаблюдение? Может, ей просто трудно здесь адаптироваться? Она знала простую формулу. Плохая адаптация равна беспокойству и тревожному состоянию. Но этот аргумент Диана сразу же отмела. Природа скверного самоощущения ей известна, и дело тут не в ней самой. Все дело в событиях, творившихся в институте. Ей было тревожно, потому что она не знала, с какой стороны к ним подступиться… Она вообще ничего о них не знала. Диана поднялась и поставила поднос на ленту транспортера. Коридор был так же пуст, как и столовая.

Она свернула за угол, намереваясь уйти к себе в кабинет, но вдруг насторожилась. В животе похолодело. В коридоре появился Ксавье. Он медленно закрывал за собой дверь ее кабинета! Доктор бросил быстрый взгляд направо, потом налево, и Диана вжалась в стенку. К своему огромному облегчению, она услышала его шаги, удалявшиеся в другом направлении.

Аудиокассеты…

Вот что привлекло его внимание. Среди разбросанных на столе мэра бумаг валялись аудиокассеты. Шаперон их хранил, хотя давно не слушал. Сервас посмотрел на этикетки: «Голоса птиц 1», «Голоса птиц 2», «Голоса птиц 3». Он сунул кассеты в карман и тут же заметил, что в углу стоял маленький стереокомбайн с гнездом для них.

Альпинизм, пение птиц… Этот человек явно питал страсть к природе и к старинным вещам: фотографиям, кассетам. Такой хлам в древнем доме — что может быть естественнее?

Все-таки какой-то уголок сознания упрямо сигналил: в этой комнате есть на что обратить внимание. Точнее — на кассеты с пением птиц. Что все это означает? Сервас был склонен доверять интуиции, она редко его обманывала.

Он напряженно думал, но на ум ничего не приходило. Циглер звонила в жандармерию, чтобы дом опечатали и вызвали бригаду полицейских экспертов.

— Похоже, мы приблизились к истине, — сказала она, закончив разговор.

— Да, — медленно отозвался Сервас. — Но кажется, не мы одни.

У него снова все сжалось внутри от тревожного предчувствия. На этот раз причиной тревоги была не четверка Гримм — Перро — Шаперон — Мурран и не ее подвиги. Беспокоило то, что убийцы все время оказывались на два хода впереди. В отличие от них с Циглер они знали все, что им нужно было, причем уже давно. Какую же роль во всем этом играли Гиртман и конь Ломбара? Сервас снова сказал себе, что есть еще какая-то часть проблемы, которую он просто не видит.

Они спустились вниз и вышли на освещенное крыльцо. Ночь стояла сырая и холодная. Деревья отбрасывали резкие тени, сад тонул в темноте, время от времени в нее врывался резкий скрип ставней. Задержавшись на крыльце, Сервас все силился понять, почему его так зацепили «Голоса птиц».

Он вытащил кассеты из кармана, протянул Циглер и сказал:

— Поставь-ка, послушаем. Только в порядке очередности.

Она удивленно взглянула на него, а Сервас пояснил:

— Мне хочется знать, что здесь слушали: голоса птиц или что-нибудь другое.

У Серваса в кармане завибрировал мобильник. Он посмотрел, от кого вызов. На дисплее высветилось имя его патрона Антуана Канте.

— Извини, — бросил он, сбегая с крыльца, и ответил, топчась на снегу: — Сервас слушает.

— Мартен? Это Антуан. Вильмер хочет тебя видеть.

Дивизионный комиссар Вильмер был начальником тулузской судебной полиции. Сервас его не любил, и тот отвечал ему тем же. В глазах комиссара Сервас относился к тому типу сыщика, который себя изжил. Индивидуалист, повинующийся инстинкту, он сопротивлялся нововведениям и отказывался следовать букве новых распоряжений, поступавших из министерства. А Вильмер мечтал о спокойных и ровных исполнителях, стандартных, послушных и взаимозаменяемых.

— Я приеду завтра, — сказал он, бросив взгляд на стоящую в дверях Циглер.

— Нет. Вильмер вызывает тебя к себе в кабинет сегодня вечером. Он ждет. Давай без фокусов, Мартен. У тебя два часа на сборы.

Сервас выехал из Сен-Мартена сразу после девяти вечера. Спустя полчаса он съехал с шоссе D825 на А64. На него навалилась усталость. Раздражали освещенные перекрестки, встречные машины слепили фарами. Он остановился в месте для отдыха и налил себе кофе в автомате. Потом Сервас взял из холодильника банку «Ред булла», расплатился в кассе, вскрыл ее и выпил, разглядывая обложки журналов на прилавке.

Когда он приехал в Тулузу, моросил мелкий дождик. Сервас поздоровался с охранником, припарковался и пошел к лифтам. На кнопку последнего этажа он нажал в 22.30. Обычно Сервас избегал появляться там. Коридоры слишком сильно напоминали ему то время, когда он только начинал работать в генеральной дирекции. Там было полно людей, которые не воспринимали никакой другой полиции, кроме той, что признавала только их трактовку законов, и относились к любому запросу от низового звена как к штамму вируса Эбола. В этот час многие сотрудники уже разошлись по домам и коридоры опустели. Сервас сравнил здешнюю тишину с той атмосферой непрерывной суеты, что царила на этаже, где работала его бригада. Несомненно, в генеральной дирекции он сталкивался и со многими компетентными и продуктивными людьми. Они редко лезли вперед и еще реже интересовались модой на галстуки. Улыбнувшись, Сервас припомнил теорию Эсперандье. Его заместитель считал, что, начиная с определенных показателей количества галстуков на квадратный метр, попадаешь в пространство, которое он называл зоной разреженной компетенции, а еще зоной абсурдных решений, зоной, где тянут одеяла на себя, и зоной открытых зонтиков.

Он посмотрел на часы и решил, что Вильмер запасется терпением еще на пять минут. Не всякий раз предоставляется возможность заставить ждать человека, который проводит время, глядя в собственный пуп. Воспользовавшись случаем, он зашел в кафе, где стоял автомат для напитков, опустил монетку и нажал кнопку «Кофе». Трое посетителей — двое мужчин и женщина — о чем-то оживленно болтали, сидя за столиком. При его появлении разговор стих на несколько децибел, но кто-то еще продолжал отпускать шуточки вполголоса.

— Юмор! — пробормотал Сервас себе под нос.