Элизабет Костова - Похищение лебедя

Я положил письма на кофейный столик, сложил по потертым сгибам и распределил по конвертам, стараясь не помять хрупких краев. Я думал о руках, касавшихся их когда-то: нежной женской руке и руке мужчины — тот, конечно, был старше, раз приходился ей дядей. Потом большие широкие руки Роберта, загорелые и натруженные. Маленькие любопытные пальчики Зои. И мои собственные.

Я подошел к окну гостиной, откуда открывался мой любимый вид на улицу сквозь кружевную завесу ветвей, затенявших окно не первое десятилетие, с тех пор, как я въехал в эту квартиру. Я смотрел на парадное крыльцо особняка напротив, на его фигурные перильца и балкончики. Квартал застраивался в 1880-х годах. После дождливого дня настал золотистый вечер, грушевые деревья уже отцвели и покрылись густой зеленью. Я отказался от мысли о кино. В такой вечер лучше всего спокойно посидеть дома. Я работал над портретом по фотографии отца, готовил его в подарок на день рождения — можно было продолжить работу. Я поставил свою любимую скрипичную сонату Франка и пошел на кухню за чашкой супа.

Я с сожалением вспомнил, что больше года не заходил в Национальную галерею искусств. На ступенях перед входом было полно школьников, они носились вокруг меня, одетые в одинаковую форму: католическая школа или, может быть, одна из тех частных школ, которые требуют, чтобы дети были одеты в синие плиссированные юбки и костюмы в унылую клеточку, в тщетном усилии восстановить давно утраченный порядок. Мальчики в подавляющем большинстве коротко пострижены, волосы девочек — заплетены в косички с пластмассовыми шариками; но лица были радостными, их цвет переливался всеми оттенками теплого спектра: от бледной, с розоватыми веснушками кожи, до блеска черного дерева. На миг я задумался — демократия… Мои устаревшие взгляды привиты в начальной школе Коннектикута рассказами о Джордже Вашингтоне и Линкольне с их мечтой об Америке для всех американцев. Вместе с детьми я поднимался по парадной лестнице ко входу в бесплатный музей, открытый теоретически всем и каждому и объединяющий их, меня и картины.

Умиление быстро прошло: дети толкались и заклеивали друг другу волосы жевательной резинкой, а учителя пытались восстановить порядок исключительно дипломатическими средствами. А главное, я знал, что большая часть населения округа никогда не доберется до этого музея, а если доберется, то не почувствует, что им здесь рады. Я отстал, пропустил ребятишек вперед, потому что проскочить между ними и обогнать в дверях уже не успевал. К тому же так я получил лишнюю минуту, чтобы повернуться лицом к склоняющемуся солнцу, теплому в разгар весны, и полюбоваться зеленью Мэлл. Трехчасовой сеанс (диагноз: пограничное состояние личности, затяжное и сложное лечение) у меня отменился, а более поздних, вопреки обыкновению, назначено не было. Поэтому я покинул кабинет ради музея, свободный как птица — до конца дня не было нужды возвращаться к работе.

За стойкой информации распоряжались две женщины: одна молодая, с шапочкой прямых темных волос, а вторая — пенсионного возраста, хрупкое создание под пухом белых кудряшек, обе из волонтеров, как я догадывался. Я предпочел обратиться с вопросом к старшей:

— Добрый день. Не могли бы вы помочь мне отыскать картину под названием «Леда»?

Женщина подняла взгляд и улыбнулась: она годилась в бабушки молодой ассистентке, и глаза у нее выцвели до почти прозрачной голубизны. На карточке у нее значилось: Мириам.

— Конечно, — сказала она.

Молодая подвинулась к ней, глядя, как коллега отыскивает что-то на экране компьютера.

— Нажмите «Название», — нетерпеливо подсказала она.

— Да, я как раз собиралась… — Мириам вздохнула, будто заранее признавая, что все усилия бесполезны.

— Да вы уже почти нашли, — настаивала девушка, но все же ей пришлось самой нажать пару клавиш, прежде чем Мириам улыбнулась:

— Ах, «Леда»… Работа Жильбера Тома, Франция. Это в галерее девятнадцатого века. Сразу перед импрессионистами.

Девушка в первый раз взглянула на меня.

— Это та, на которую в прошлом месяце бросился парень с ножом. О ней многие спрашивают. То есть… — Она умолкла, заправляя на место обсидиановую прядку. Теперь я заметил, что волосы у нее выкрашены в черный цвет, так что прической в сочетании со светлой кожей и зеленоватыми глазами она напоминала головку восточной статуэтки. — Ну, не так уж многие, но несколько человек спрашивали.

Я поймал себя на том, что не свожу с нее глаз. Она притягивала меня. Смотрела понимающим взглядом из-за своей стойки. Под обтягивающей курточкой на молнии угадывалась тонкая гибкая фигурка, узенькая полоска тела между верхом и поясом черной юбки — максимальная ширина открытого живота, дозволенная в этой галерее, полной «ню», подумалось мне. Быть может, она подрабатывает здесь, чтобы оплатить обучение живописи, а возможно, она неплохой гравер или дизайнер ювелирных изделий. Я присмотрелся к бледным кистям рук с длинными пальцами, под слишком короткой юбкой мелькнули голые ноги. Она была совсем девочка — и я отвел взгляд. Она была совсем девочка, а во мне, я это знал, не было ничего от стареющего Казановы.

— Я была просто вне себя, когда услышала, — покачала головой Мириам. — Только я не знала, что это та картина.

— Ну, — начал я, — я тоже слышал об этом инциденте. Странно, зачем бросаться с ножом на картину, верно?

— Не знаю… — девушка потерла ладони о край стойки. На большом пальце блеснуло широкое серебряное кольцо. — Каких только психов у нас тут не бывает!

— Салли! — пробормотала старшая.

— Да ведь так и есть! — с вызовом продолжала девушка.

Она глядела мне прямо в лицо, будто спрашивая, не из тех ли я сумасшедших, о которых она только что упомянула.

Я представил, что вот по какому-то признаку догадываюсь, что нравлюсь ей, и приглашаю на чашку кофе. Предварительный флирт, во время которого она будет болтать что-то вроде «каких только психов у нас не бывает». В голове всплыло лицо с рисунков Роберта Оливера. Та женщина тоже была молода и в то же время лишена возраста, в ее лице светилось тонкое понимание и полнота жизни.

— Может быть, он был не такой уж сумасшедший?

Взгляд девушки сделался жестким и деловитым.

— Кому нужно портить произведение искусства? Охранник мне потом рассказывал, что «Леда» уцелела чудом.

— Благодарю вас, — проговорил я, превратившись опять в солидного пожилого мужчину с планом галереи в руках.

Мириам ненадолго забрала у меня карту и обвела синей ручкой нужный мне зал. Салли уже не замечала меня — воображение разыгралось у меня одного.

Однако весь день был в моем распоряжении. Я, чувствуя в себе особую легкость, поднялся по лестнице к величественной мраморной ротонде и несколько минут бродил среди ее колонн, а потом остановился в центре и глубоко вздохнул.