Эрик Ластбадер - Мико

— Но они скоро опять начнут искать меня!

— Ты ведь больше не одинока в этом мире, кодомо-гундзин, — сказал он, ставя рядом с ней горшочек с чернилами.

Она отвела от него глаза и посмотрела на необъятный белоснежный простор бумажного листа, лежавшего у нее на коленях.

— Но я даже не знаю, как рисовать, — сказала она с жалобными нотками в голосе.

Сунь Сюнь с улыбкой взглянул на нее сверху вниз.

— Тогда давай начнем с основных правил.

Через несколько месяцев уроки живописи стали ее любимым времяпрепровождением, она наслаждалась, слыша, как сэнсэй поворачивает ключ в замке, в один и тот же час каждый день. Подняв голову, она выглядывала из окна, чтобы увидеть солнце, заливавшее бамбуковую ограду крошечного садика, и убеждалась, что такое освещение лучше всего подходит для занятий. Исполненная пыла, она нетерпеливо захлопывала книги, хватала этюдник и встречала сэнсэя в фусума, трепеща в предвкушении нового урока.

Поначалу она огорчалась, когда шел послеполуденный дождь, потому что яркого освещения не было, и им приходилось заниматься другими уроками вместо живописи. Но со временем, когда Акико кое-чему научилась, она с нетерпением ждала этого дождя, потому что они просто сидели в открытых фусума, где было тепло и сухо, и при рассеянном свете рисовали косые скрещивающиеся дождевые струи.

Да разве могла Акико когда-либо прежде помышлять, что скверная погода будет так радовать ее? Пока остальное человечество медленно брело по домам слякотными улицами, сгибаясь под тяжестью своих пожитков, дрожа под порывами ветра, мокрое до нитки, она спокойно обмакивала кисточку в чернила и прикасалась ею к бумаге.

И вот мало-помалу, так плавно, что Акико этого и не заметила, ненависть покинула ее сердце, утекла по тому самому каналу, которым Сунь Сюнь счел нужным обеспечить ее. Картины Акико стали мягче, воздушнее, они как бы струились по бумаге, делаясь живыми, одушевленными, и это проявлялось в линиях и фонах, да так, что удивлялся даже сэнсэй, которому понадобилось очень много времени, чтобы добиться такого же мастерства.

И вот пришло время, когда Сунь Сюнь решил, что Акико пора переходить к более сложным наукам. Однажды, когда с неба валил густой снег, выбеливая свойственные Японии зелено-бурые пейзажи, сэнсэй заставил Акико провести бессонную ночь. Так началось ее долгое учение. Он приступил к делу, прекрасно понимая, чем это может обернуться для них обоих. Ибо, по правде говоря, у него никогда прежде не было учениц и, обладай он другим темпераментом, не обошлось бы без некоторой тревоги.

Он понимал, что поступил до некоторой степени необычно, столь легко смирившись с ее полом. В его родном Китае бытовали те же представления о женщине, что и в Японии. Сунь Сюнь знал, что его отец считал умных женщин, которые проявляли хоть какое-нибудь дарование, сеятельницами смуты. “Рано или поздно, — говорил он сыну, — они откроют свои рты и примутся перечить тебе, и какой тогда прок от их таланта?”

В Японии, равно как и в Китае, считалось, что женщина обязана следовать указаниям своего отца до тех пор, пока она не выйдет замуж. А потом обязана повиноваться мужу, ну а в случае его кончины — старшему сыну. Самым страшным грехом, который только могла совершить жена, было бесплодие. В этом случае, в соответствии с определенными древними законами, она должна была покинуть дом. В некоторых случаях она могла остаться, смирившись с тем, что ее муж заведет ребенка от наложницы, а если и это не получалось, то можно было усыновить ребенка одного из родственников ее мужа.

Нарушение супружеской верности женой вело к немедленному разводу, однако мужчина мог иметь столько наложниц, сколько ему хотелось. По сути дела, принятый в Японии в 1870 году закон установил, что родство между родителем и ребенком считается первостепенным, а родство между мужчиной и его наложницей — второстепенным. И хотя спустя десять лет этот закон был отменен, обычай заводить наложниц оставался в силе.

Когда в 1912 году завершилось царствование императора Муцухито, пошли слухи, что сын, унаследовавший его власть под именем императора Тайсё, был рожден не женой Муцухито, а его наложницей. Правление Тайсё было коротким, и в 1926 году власть перешла к его собственному сыну, Хирохито.

Воссоздавая в памяти всю эту историю, Сунь Сюнь снова напомнил себе, что и сам отступник. Он бежал из континентального Китая много лет назад из-за деспотической природы тамошнего общества. Суть дела заключалась в том, что привлекательность там не сочеталась с повиновением, в особенности супружеским. Сознательно или нет, но он посвятил свою жизнь обретению силы, при этом он заметно отличался от феодального японского самурая, которого эта сила питала и днем и ночью, он хотел лишь женского послушания и почтения.

В красном, как медь, свете лампы он следил за телодвижениями своего маленького вояки. Пленка испарины придала бледной коже Акико блеск, она лоснилась.

Он спрашивал себя, охватили бы его все эти противоречивые чувства, созерцай он мужское тело? Действовала бы на него тогда игра мышц спины, дрожь бедер, которую он видел, когда Акико вытягивалась и изгибалась, выполняя движения тай-чи? Она занималась с таким поразительным искусством и ловкостью, что Сунь Сюню не верилось, будто Акико приступила к тренировкам всего шесть месяцев, а не шесть лет назад.

Его глаза украдкой следили за движениями ее ягодиц, когда она исполняла упражнения. Он очень стыдился своего нарастающего вожделения, но ничего не мог с собой поделать.

Сунь Сюнь всегда утолял плотское влечение точно так же, как и все прочие потребности. Почувствовав желание, он отправлялся в новый район карюкай и удовлетворял его. Но тогда все зависело от его собственного выбора, и железное самообладание помогало ему решить, в какую ночь он сможет отправить любовный обряд так, чтобы доставить наслаждение не только себе, но и партнерше.

Теперь же, впервые с тех пор, когда он был маленьким неопытным мальчишкой, страсть охватила его неожиданно, обвивала, как вероломная змея, душила своими тяжелыми кольцами.

Он злился и пускал в ход весь свой разум, чтобы отразить этот натиск, но разум тут был ни при чем. В конце концов, он был из тех мужчин, которые чувствовали всю полноту своего естества, и прекрасно знал, что только современные Адамы могли и хотели жить, руководствуясь одним лишь разумом.

Но сейчас голос подавало тело Сунь Сюня, и в глубине души он знал, что ему как-то придется ответить на этот призыв.

Однажды утром, когда его ученица спала после ночных занятий, он тихонько выскользнул из дома и отдался удовольствиям “мира цветов и ив”. Но хотя блаженство волнами разливалось по телу, хотя услуги, оказанные ему, были великолепны, хотя он дважды извергал семя, когда был с таю, теперь он понимал, что ощущения эти слишком мелки, и пока на поверхности бушевала буря, в глубине царили неподвижность и безмолвие.