Эрик Ластбадер - Мико

Вокруг было много растений: гигантские пальмы в кадушках, карликовые пальмы в горшках и какие-то остроконечные растения с густой зеленью.

— Довольно необычная обстановка для правительственного отдела, — сказал Николас.

Минк махнул рукой:

— Это всего лишь декорация. Здесь мы принимаем высоких зарубежных гостей. — Он улыбнулся. — Мы хотим, чтобы они чувствовали себя как дома.

— Вот как? — Николас встал и прошелся по дворику, глядя на Таню и Минка. — Уже почти полночь, а в этом здании царит оживление как в десять утра. Я думаю, если бы это управление было таким, как вы говорите, вы сидели бы за металлическим столом в боксе, полном флуоресцентных светильников. А в ночное время вы бы мирно посапывали в постели. Я хочу знать, кто такие вы оба, где я на самом деле нахожусь и что я здесь делаю.

Минк кивнул:

— Вполне понятный интерес, Николас. Можно называть вас попросту Николасом? Вот и прекрасно.

Зазвонил телефон, за стеной послышались приглушенные звуки, и Таня извинилась.

— Садитесь, пожалуйста. — Минк расстегнул льняной полосатый пиджак. — У этого управления много названий. Управление международных экспортных тарифов — лишь одно из них. Его сооружение и содержание стоят почти столько же, сколько АВАКС, но значительно меньше, чем строительство бомбардировщика Б-1. Создание этого заведения стоило мне шесть месяцев войны, меморандумов и угроз. — Он снова улыбнулся. — Бюрократические умы не видят в нем необходимости, но я-то ее понимаю. Это первое, что видит русский перебежчик, придя в себя и сняв камуфляж.

— Рафаэля Томкина завербовали? — недоверчиво переспросил Николас. — Не верю.

— А почему бы и нет? — Минк пожал плечами. — Он ведь был патриотом, близким другом моего отца. — Минк подлил в бокалы сока. — Позвольте вам объяснить. Мой отец был одним из основателей ОСС, а Томкин — экспертом по взрывчатым веществам. Он изучал это дело в морской пехоте, где они и познакомились. Он мог оторвать крыло зяблика, не задев ни перышка на его груди.

Отец использовал его в нескольких, самых сложных и рискованных вылазках в конце Европейской кампании. Ситуация была критическая: последние наци препятствовали секретным разработкам, которые пытались осуществить русские. Выполнение одного из заданий было сорвано. Насколько я могу судить, Томкин допустил оплошность, но отец ни разу ни в чем его не упрекнул. У человека просто не выдержали нервы, и он сломался. Трое работников погибли по неосторожности, когда бомба взорвалась преждевременно.

Минк опорожнил свой стакан:

— Ваш бывший босс был очень порядочным человеком. Я думаю, он винил во всем себя, и, хотя отец отстранил его от оперативных действий, он сохранил связь с организацией. Отец не хотел, чтобы другу было стыдно за свою человеческую слабость, да и Томкин, я полагаю, не хотел разрыва.

— Значит, вы получили его в наследство?

— Да, если можно так сказать. — Минк прокашлялся. — Я не так суров. Поэтому, зная все обстоятельства, после смерти отца я предоставил Томкину возможность выбора.

Оставался еще один вопрос, который Николас непременно должен выяснить, прежде чем продолжить разговор.

— Скажите мне, — озабоченно произнес он, — не была ли “Томкин индастриз” построена на деньги ОСС?

— Господи! Конечно нет. — Минк казался искренне удивленным. — На эту корпорацию мы не делали ставки, вы можете быть спокойны.

Николас снова встал, подошел к окну и выглянул наружу. Его все больше беспокоили причины, по которым Томкин настаивал на том, что ему надо прийти сюда, и он решил действовать напрямую.

— Ну и что же происходит, когда они видят все это? — спросил он. — Я имею в виду русских.

— Они дезориентированы, — ответил Минк. — Вы бы удивились, если бы узнали, как много они ухитряются читать наших боевиков. Многие из них ожидают, что их доставят в некий колониальный особняк, где-то в дебрях Вирджинии. — Он засмеялся. — Они разочарованы, что у них не берет интервью Алек Гиннесс или кто-то еще, кого они воспринимают как его американский аналог.

Минк встал. “Пора приступить к делу”, — подумал он.

— Ваше присутствие здесь обусловлено вашим слиянием с “Сато петрокемиклз”, — проговорил он.

— Вот как? — Николас резко повернулся к нему. — И каким же образом?

— Это вопрос национальной безопасности, — сказал Минк.

С отъездом Николаса Акико лишилась сна. В ее жизни, во всех ее действиях был особый ритм, — ритм, который Кёки научил ее искать и использовать, ритм, тысячекратно увеличивающий ее силы.

Что же ей делать сейчас, когда Николас вернулся в Америку? Существовало три возможности, но реальной из них была только одна, потому что первая — полностью отказаться от своего плана — была немыслима, а вторая — последовать за Николасом в Америку — поставила бы ее в такое же невыгодное положение, в каком был Сайго.

Акико ворочалась без сна на односпальном футоне. Здесь не было ни замысловато расшитых покрывал, ни роскошной обстановки. Она могла бы жить в казармах семнадцатого века, лишь бы в маленькой комнате больше никого не было. Мужу она сказала, что поехала навещать тетушку. Это была ложь: никого из ее родственников не было в живых.

Акико медленно встала и, потянувшись, начала ритуал утренних упражнений. Через сорок минут, вытерев струившийся пот и быстро приняв холодный душ, сужающий поры, она вернулась в спальню и приступила к ритуалу чайной церемонии.

Она совершала его — медленно, в уединенных размышлениях — каждое утро, независимо от того, где находилась. Ритуал восстанавливал в ее памяти нить, связующую ее с матерью; это была единственная ощутимая вещь, которой научила ее эта женщина. Мать Акико была тя-но-ю сэнсэй.

Заученные движения были почти священнодействием. Необходимость сосредоточиться перед медитацией, распространив понятие дзэн-концентрации и на приготовление чая, преобразила его, как и многие другие ежедневные японские процедуры, подняв их от обыденности до уровня искусства, заставляя дух участвовать в них наравне с разумом и руками.

Налив в маленькую чашку без ручки светлого зеленого чая, Акико поднялась и раздвинула фусума. За просторной верандой начинался сад размышлений. Ярко блестела чистая белая галька, три скалы, стоящие по периметру, были расположены с безыскусной гармонией, за которой скрывался точный расчет.

Справа возвышался огромный ствол ветвистого кедра. Медленно потягивая нестерпимо горький чай, Акико скользила взглядом по переливам света и тьмы, тени и солнечных бликов, испещряющих все вокруг замысловатой вязью. Это созерцание так ее отвлекло, что, когда взор ее вновь обратился к начальной точке, все неуловимо изменилось: лучи солнца падали уже под другим углом.