Эрик Ластбадер - Плавучий город

Помещение больше напоминало кабинет для совещаний, чем камеру предварительного заключения. Вокруг стола стояли двенадцать одинаковых стульев. У стен — два маленьких столика, а на них — подносы с чаем, талым льдом, стаканами и чашками. В комнате не было окон и, наверное, поэтому было довольно прохладно.

— Мой друг... — чуть слышно произнес арестованный.

— Мне сказали, что вы хотите меня видеть...

— Случилось самое страшное, Усиба-сан...

Есинори тяжело опустился на стул и закурил, хотя воздух в комнате от сигаретного дыма был уже синим.

Наохиро подошел к маленькому столику и плеснул в стакан немного холодной воды.

— Я использовал все связи и возможности, которые у меня остались, — сказал Ёсинори, но теперь другие времена, ЛДП больше не является бастионом здравого смысла на пути коммунистов и социалистов. Мне кажется, в этой стране все перемешалось. Когда-то избиратели знали; если ты за экономику свободного рынка, твой единственный выбор — ЛДП, Тридцать лет назад мы создали партию, хотели работать на благо страны, дать народу свободу и процветание. А сейчас от партии почти ничего не осталось — избиратель может выбирать любое направление в политике, да есть ли в этом толк? Япония сейчас вполне может пойти по стопам Италии, где разные мелкие партии постоянно стремятся слепить коалицию и добиваются мажоритарной системы правления. — Он затряс седой головой, словно раненый зверь. — Вокруг меня злоба и черная животная зависть. Боюсь, на сей раз мне не уйти от железной хватки Танаки Джина.

— Не стоит сразу впадать в отчаяние.

Ёсинори криво усмехнулся:

— Если мне суждено броситься на меч, я хочу, чтобы душа моя была чиста.

Усиба взял со стола стакан и подсел к Ёсинори. Водянистые глаза старика все еще вспыхивали огнем былой энергии; когда он проводил рукой по своим спутанным волосам, сквозь облик тигра, вступившего в глубокую осень своей жизни, пробивалось некое подобие того человека, каким Наохиро знал его лет десять тому назад.

— Теперь, когда ЛДП утратила поддержку большинства, народ ждет, что грянет настоящая политическая революция. Но я-то знаю истинное положение дел, — сказал старик. — Эти реформаторы — наши бывшие соратники — вскормлены большими деньгами, они входили в систему правления, которая основана на взятках. И, кроме того, они ничего не умеют. Я не настолько наивен, чтобы верить, будто люди — а особенно политики — могут измениться в мгновение ока.

Ёсинори отвернулся и некоторое время молчал. Потом тяжело вздохнул.

— Разумеется, я тоже совершал некоторые поступки, — произнес он почти шепотом, — которые в глазах других могут показаться греховными. Один из них — разрыв с вами. — Арестованный глубоко затянулся, со свистом выпустил сквозь зубы струйку дыма и продолжал: — Когда в конце долгой, насыщенной событиями жизни оказываешься в камере-одиночке, это невольно наводит на разные размышления. Например, о любви. Такое сложное чувство, сплетенное из горячей привязанности, глубокой вины и необузданной страсти. Но какова обратная, темная сторона любви? Что происходит, когда любовь отравлена, публично оскорблена? Теперь я начинаю понимать — чем сильнее человек любит, тем сильнее потом может возненавидеть. Не это ли произошло с нами?

Ёсинори сделал еще одну жадную затяжку — огонек сигареты полыхнул, потом потускнел. Старик стряхнул пепел и заговорил вновь.

— Вопрос не в том, существует ли между нами ненависть, не так ли, Усиба-сан? Вопрос в том, насколько она глубока, — он нервно смял окурок и быстро закурил следующую сигарету. — Печальный финал в истории дяди и племянника, согласитесь. Я не смог простить вам то, что вы меня не поддержали, не внесли свой вклад в мою казну. А вы? — он пожал худыми плечами. — Я могу только догадываться, но, зная вас достаточно хорошо, рискну предположить, что вы не одобряли мой метод ведения дел. Несомненно, вы считали все это типичным примером коррупции, как и Танака Джин, — он беззлобно усмехнулся. — Вы с ним во многом схожи. Как это, однако, странно... Когда он арестовал меня, я сразу же подумал о вас и понял, как мне поступить дальше.

Несколько минут он курил молча, собираясь с мыслями. Усиба поднялся, чтобы подлить себе воды. Не замечая, что собеседник стоит к нему спиной, старик продолжал говорить:

— Из всех недостойных деяний, которые я якобы совершил, раскаиваюсь только в одном. Я сделал это всего несколько дней назад, против собственной воли — исключительно из ненависти к вам.

Усиба поставил стакан и обернулся.

— Как я уже говорил, я хочу встретить свой конец с чистым сердцем, Я должен излечиться от ненависти, которая меня отравляет. Но этого мало. Я должен рассказать тебе о том самом поступке, который я совершил.

— Вы хотите, чтобы я вас простил?

Эти слова вызвали у Ёсинори искреннюю усмешку.

— Тебе не понадобится меня прощать. Я только хочу, чтобы ты меня выслушал. На днях ко мне приезжал Акира Тёса. В течении нескольких лет я вел с ним кое-какие совместные дела. Вы даже не подозревали об этом, ведь верно, дайдзин? Ну, впрочем, это неважно. Мы были партнерами в биржевой игре, вместе владели страховыми и строительными компаниями. Без этого сотрудничества, боюсь, мне не удалось бы нажить своего нынешнего состояния. И потому, когда он попросил об одной услуге, я не стал отказывать. Он, конечно, знал о нашей вражде и сыграл на этом. Хотел с помощью одного человека нанести удар по самому уязвимому месту своего врага. Ты догадываешься, о ком речь?

— Да, — кивнул Усиба, вспоминая клятву Тёсы во что бы то ни стало уничтожить Николаса Линнера.

— Он сказал, что ты был против его плана. Это правда?

— Да, это правда.

Глаза Ёсинори начали слезиться — возможно, от едкого дыма.

— Я оказал ему услугу, о которой он просил, — позволил воспользоваться моим влиянием, чтобы убедить нового оябуна клана Ямаути Тати Сидаре стать тем самым смертоносным оружием.

Скелет, лежавший перед Николасом, был огромен. Не меньше тринадцати футов в длину. Отблески пламени плясали на стеклянном ящике, в который он был заключен, рождая таинственные тени; неровный свет своими длинными пальцами играл на массивных полированных ребрах.

— Этот был пойман в 1868 году, — сказал Тати. — У каждого из китов Ланг Ка Онга — особая роль.

Ланг Ка Онг — Храм Китов — был построен в 1911 году. Вид большого зала, наполненного скелетами огромных животных, разительно отличался от интерьеров буддистских святилищ, которых Николас повидал немало, Культ кита вьетнамцы заимствовали у народа чампа, одного из множества аборигенов, покоренных вьетнамским царством.

— Многие столетия в здешнем фольклоре Спаситель воплощался в образе кита, — продолжал рассказывать Тати, положив свою плоскую жесткую ладонь на стекло, — что вполне естественно для нации рыболовов.