Эрик Ластбадер - Черный клинок

– Мужики, которые думают не головой, а задницей, вообще не мужики, – изрек Торнберг. – От них обязательно жди какой-нибудь беды.

– Сэр, мы оба теперь могли бы как-то помочь Джею, – вставил Хэм.

Проигнорировав замечание сына, Торнберг развернулся в кресле и уставился на Тиффани, которая, приняв сидячее положение, покрывала свое обнаженное тело очередным слоем лосьона.

– Ага, видишь! Бог меня все еще не забывает, – обрадованно провозгласил он, потирая свой худощавый подбородок. – У меня между ног встает от одного только вида того, как она массирует себе груди. Глянь-ка на эти соски. Великолепные... Да, крепкое тело. Чего бы я только не отдал за то, чтобы быть таким же юным!

– На что ты жалуешься? – спросил сын. – Ты смотришься так молодо, что по внешности даже в отцы ей не годишься.

Торнберг повернулся к нему.

– Тебе еще надо очень многое понять в жизни, сынок, – сказал он. – Я знаю людей из всех слоев общества – от высших до низших. Прибегать к этому преимуществу в спорах с тобой было бы с моей стороны просто нечестно.

Хэм тут же переключил на отца все свое внимание. Образ великолепных грудей Тиффани-телки в момент испарился из его сознания, как туман под лучами солнца.

Торнберг сплел пальцы вместе, довольный, что ему не потребовалось специально просить сына повнимательнее выслушать его.

– Убийство Моравиа убеждает меня, что общество Черного клинка завершило все свои приготовления. А это значит, что мы тоже должны быть наготове, – сказал он, выставив вверх на удивление прямой палец. – Точный расчет времени, сынок, часто оказывается решающим фактором. Самый что ни на есть детально разработанный план может провалиться из-за несвоевременного ввода его в действие. От того, когда именно ты пойдешь вброд через речку, может зависеть, замочишь ли ты только ноги или будешь шляться с мокрыми яйцами.

Торнберг Конрад III посмотрел на залив, на солнечные блики на волнах, на одинокий парусник, резво бегущий по воде наперегонки с недолетающим до них ветром...

– Как бы я ни восхищался теми, кто ходит под парусом, по мне гораздо лучше судно с мотором. На нем плывешь, куда захочешь и когда захочешь. Как и в жизни, – заметил он, поскольку питал пристрастие к подобного рода обобщениям и ни одного из своих сыновей не считал слишком старым для того, чтобы лишить себя удовольствия сказать что-либо поучительное. – Эх, какой-то неодушевленный предмет, вещь, которой можно управлять, поворачивать ее куда только захочешь, а неплохо отвлекает от мыслей о прожитых годах. Ведь возраст тоже в конце концов подводит тебя так же подло, как бабы и ребятишки.

Он уставился на яства, стоящие на столе, с таким видом, будто уже не вполне понимал их предназначение.

– Когда стареешь, то открываешь новые возможности для людей типа моей молодой супруги, – произнес он, скорчив гримасу. – Тут какой-то парадокс. Чем ты старее, тем тебе большего хочется. А мои нынешние желания, сынок, превосходят, черт побери, мои возможности.

В этот момент часы у него на руке пискнули.

– Черт! – ругнулся он и поднялся. – Пора принимать лекарство. Я сейчас вернусь.

Хэм наблюдал, как отец скрылся в своей каюте в средней части шхуны. Легкий бриз потрепал ему волосы и стих. Оставшись на палубе один, если не считать общества великолепной Тиффани-телки, он глубоко погрузился в свои раздумья. Ему вспомнился день, когда ему исполнилось тринадцать и отец, неожиданно заявившись в приготовительную школу, выступил в роли доброго волшебника – увез Хэма на недельное сафари в Африку. В те времена участвовать в сафари значило охотиться на зверей, а не фотографировать их, и Хэм навсегда запомнил красочное зрелище: лев с гривой, широкой, как щит воина племени масаи, выпрыгивающий из окутанных вечерними сумерками кустов прямо перед отцом.

И Хэм, и носильщики из местных жителей замерли в тот момент на месте как парализованные. Все произошло так быстро, что даже проводник не успел ничего предпринять. А Торнберг, не сходя с места, от бедра сделал один за другим шесть быстрых выстрелов. Уже первые два точно попали в цель, однако льва не остановили, и Торнберг с хладнокровным видом продолжал стрелять.

Наконец последняя пуля из отцовской самозаряжающейся винтовки "Маузер" добила зверя, отбросив его в сторону, к кустам. Хэм до сих пор отчетливо помнит звук, с которым шлепнулся лев. От туши исходил неприятный запах – сильный, резкий, острый, забивающий все прочие запахи, – и мальчик видел, как отец, раздувая ноздри, полной грудью вдыхает этот вонючий воздух. А потом, стоя над убитым львом, он сказал сыну: "Ужасно жаль. Этот зверь заслуживает моего уважения больше, чем твоя мать".

Расставшись с Хэмом, Торнберг спустился в свою личную каюту. Заперев за собой дверь, он долго стоял, прислонившись к ней с закрытыми глазами, прислушиваясь к неровному и болезненному биению сердца.

Собравшись с силами, он прошел к задней переборке, обшитой тиком, и нажал потайную кнопку. Две доски раздвинулись, за ними оказался автономный пульт связи, изолированный от основного, расположенного в капитанской каюте. Под ним виднелась передняя тиковая панель выдвижного ящика, снабженного стальным замком с цифровой комбинацией.

Торнберг открыл ящик и извлек одноразовый шприц. Набрав в него бесцветной жидкости из пузырька, он перевернул шприц иглой вверх и выдавал несколько капель, чтобы исключить попадание воздуха. Затем, закатав штанину, нашел на ноге вену и вогнал в нее иглу.

Дотащившись до постели, Торнберг сел, ритмично покачиваясь в такт замедляющемуся пульсу. Долгое время он вообще ничего не думал и не ощущал. Но затем мысли и чувства постепенно вернулись, и он пришел в себя.

Прежде всего он подумал о Мэтисоне и переданной им через Шипли потрясающей информации. С Моравиа что-то произошло. Процесс старения, оказалось, можно повернуть вспять!

Как жаль, что Моравиа убили именно в такой момент! Судьба ужасно несправедлива. Торнберг, конечно, и сам собирался ликвидировать его сразу же после планировавшейся встречи с ним. Иначе как еще мог бы он, не засвечиваясь, подключить к этому делу Мэтисона? Но противник каким-то образом вычислил Моравиа и вывел его из игры раньше чем нужно. Удалось ли им выведать у него что-нибудь? Торнберг отверг эту мысль: никаких признаков пыток на теле Моравиа не обнаружено.

Вместо этого его подменили. И Торнберг не сомневался, что это работа Оракула. Ситуация, однако, сложилась из ряда вон выходящая: будто ты добрался до некоего явления, свойственного иной цивилизации, и никак не можешь понять его. Нет, нужно узнать побольше! Нишицу и общество Черного клинка идут на все, чтобы наложить лапу на Оракул. Почему? Тоже неизвестно. Но Торнберг не сомневался, что Оракул – последнее, чего им не хватает для достижения своей цели. Это очевидно так же, как и то, что он сам должен заполучить его, прежде чем им завладеет "Тошин Куро Косай". Вот почему Мэтисону надо дать максимальную свободу действий. Если кто и может получить доступ к Оракулу, так это только он!