Эндрю Клейвен - Час зверя

— Черт, черт, — повторила она. Глянула вправо, в сторону Сити-Холла. Полисмен на месте, расхаживает взад-вперед, присматривая за автостоянкой. Между ветвями деревьев Нэн заприметила форменные брюки второго полисмена, на посту, на ступенях Холла. Коли придется завизжать, они услышат.

Нэнси вновь занялась бумажником, злясь на бродягу, который только зря растревожил ее. Если я открываю сумочку, это еще не значит, что я собираюсь вручить этому малому все свои деньги. Черт бы его побрал.

Распахнула отделение для документов. Сердце забилось чаще, хотя и совсем тихо. На колени посыпались карточки. Вот фотография мамочки — маленькая, пухленькая, смеется, протянула руку, словно заслоняясь: нечего наставлять на меня эту дурацкую камеру! А вот и отец — седые волосы, красные щечки, глаза щурятся в усмешке.

Ну да, ну да. По Бродвею, шумно отфыркиваясь, пронесся автобус. Когда грохот затих, отчетливее стали слышны шаги бродяги на осенней дорожке. Нэнси лихорадочно перебирала пластиковые карточки — где же водительское удостоверение?

«Мастеркард»: на ней, по крайней мере, стоит имя Нэнси Кинсед, вон оно, в самом низу. Карточка «Виза банка» — то же самое имя, тот же человек, верно? И, наконец, водительское удостоверение. Нэнси даже глаза прикрыла, облегченно вздохнув: ее собственная фотография. Знакомое лицо: крепкий подбородок, широкие скулы, ясные, чистые глаза. Привычная, с рождения знакомая физиономия, Нэн только что любовалась своим отражением в зеркальном стекле. Имя здесь тоже стоит, Нэнси Кинсед, а как же, крупными буквами. Каких вам еще доказательств? Она — это она, и точка.

«Господи, а кем же еще я могла быть?» — спохватилась Нэнси и вновь изумленно покачала головой. Она уже почти улыбалась. Тугой узел внутри ослаб.

Тут она вспомнила про бродягу. Быстро оглянулась и застигла его на полпути. Бомж остановился возле мусорной корзины. Изучает ее содержимое, что-то неразборчиво бормочет. Надо же посмотреть, что тут навалено. Не обращайте на меня никакого внимания, глубокоуважаемая дамочка.

«Пора отсюда убираться», — подумала Нэн.

Собрала карточки, запихнула их обратно в бумажник. Затолкала в сумку. Теперь побыстрее вернуться на работу. Потолковать с кем-нибудь из знакомых. С тем, кто способен выслушать.

И никаких голосов.

Разумеется, никаких голосов. Не стоит тревожиться. Все будет тип-топ. Наверное, просто начинается грипп. Жар, лихорадка. Или несвежий майонез, он во всем виноват, как мамочка и говорила.

Нэн поглубже упрятала бумажник, словно надеясь уберечь его от неотвратимо надвигавшегося попрошайки. Как только она вернется и поговорит с Генри Гольдштейном, как только все образуется, как только…

И тут Нэнси вновь похолодела. Даже сердце обратилось в кусок льда. Гусиная кожа.

Там Что-то…

Что-то такое она нащупала в сумке. Что-то странное. Такое твердое, металлически прохладное. Заглянула — черное.

«Что же это?» — растерялась она, но каким-то образом разгадка уже брезжила.

Шум транспорта на Бродвее отступил. Замер плеск фонтана, шорох листьев над головой. Даже нежный, прохладный осенний ветерок, только что ласково ворошивший волосы, покинул Нэнси.

Что это ?

Пальцы сжали странную штуку, непонятно как оказавшуюся в сумочке. Проверили очертания. Прошлись по холодной черной поверхности.

Бездумно, почти против воли, она взяла это, вытащила наружу со дна сумочки, покоившейся у нее на коленях. Вытянула из-под коробочки компактной пудры, упаковки бумажных носовых платков, тюбика помады, ключей с брелком. Прощай, только что обретенный покой. Холод, испарина, тугой клубок страха. Пот градом катился с лица, падал на сжатые руки. Нэнси уставилась на черный металлический предмет.

Револьвер! Револьвер в ее сумочке?

38-й калибр. Мерзкая маленькая штучка. Курносый, черный, отвратительный. Похож на свернувшуюся змею. Того гляди, распрямится, нанесет удар. Рука с револьвером затряслась. Нэнси беззвучно двигала губами.

Что же это? Оружие?

Почему бы тебе не пристрелить его ?

Тихо покачала головой. С трудом оторвала от страшной находки взгляд.

Бродяга стоял перед ней, заслонив небо в проеме между деревьями. Высокая темная фигура нависла над головой. Слепые раскаленные белки прожигают насквозь. Его запах, канализационная вонь, кислый физиологический запах проник в свежесть октябрьского ветра и обратил вино в уксус.

Нэнси глядела на него, пряча револьвер у самой поверхности сумки. Попрошайка заискивающе улыбнулся. Треснули и расползлись губы. Показались желтые зубы. Он протянул руку, и Нэнси затаила дыхание. Надо звать на помощь. Крик застрял в глотке.

— Смотри не забудь, — пробормотал бродяга. Ржавый, скрежещущий голос. Еще ниже наклонился к ней. — Не забудь смотри: ровно в восемь. — Тут он подмигнул. — Это час зверя.

— Ах, это просто ужасно, — медленно выговаривала слова старуха. — Даже в детстве я всегда была такой нервной, вечно тревожилась то кз-за того, то из-за другого. Боялась заболеть, боялась старости. Мне даже хотелось поскорей состариться, чтобы хоть об этом уж не волноваться. Думала, тогда мне будет спокойнее. И вот — пожалуйста!

Перкинс отвел взгляд от окна, улыбнулся бабушке через плечо. Легенькая, почти утратившая очертания фигурка затерялась в глубоком кресле. Руки — сухие косточки да синие прожилки вен — теребили розовое одеяло на коленях. Повлажневшие глаза неотрывно следили за внуком.

— От меня всем одни только неприятности, — пожаловалась она.

— Эй! — пригрозил Перкинс. — Смотри спихну тебя с лестницы за такие слова.

— Тише, тише. — Слабый, надтреснутый голос. — Ты же знаешь, так оно и есть. Малейшее волнение, и я рассыплюсь прямо у вас на глазах.

— Нечего волноваться. Ты все еще будешь рассыпаться, когда я уже помру от старости. — Перкинс вновь отвернулся к окну. Красивая высокая рама из орехового дерева достигает потолка. Открывает вид на всю 12-ю Западную улицу. — Кому ты станешь жаловаться, когда меня похоронят? — поинтересовался он.

— Не знаю, не знаю, — забормотала бабушка, — вот и еще одна проблема.

Перкинс рассмеялся и тут же сморщился от пронзительной боли в висках. Коснулся двумя пальцами больного места. Приготовленный Эйвис завтрак из яиц и крепкого кофе утихомирил желудок, даже помог проснуться. Только похмелье по-прежнему плескалось в голове, молотом стучалось изнутри в череп. О, если б глоток виноградной влаги, что созревала годами в глубоких складках земли! Или хоть охлажденного пива и холодную влажную тряпку на лоб. Перкинс помассировал виски, скосил глаза в заоконную даль.

Там, снаружи, пятью этажами ниже, женщина катит детскую коляску под изящными каштанами, ограждающими парковую тропу. Пробежал, размахивая книгами, студент в легком свитерке. Еще одна женщина тащит за ручку сына. Мальчик еле плетется, на нем черный плащ с капюшоном, лицо вымазано белилами, возле губ кровавые пятна. «Все правильно, — подумал Перкинс, — большой карнавал».