Эндрю Клейвен - Час зверя

— Тогда он умрет.

— Не забудь, Нэнси!

— Ровно в восемь. Ровно в восемь.

— Господи Иисусе, помоги мне проснуться. Разбуди меня, мамочка, родная. Пусть чертовы яйца на завтрак. Поджарь мне яишенку, легкую, взбитую с молоком, как всегда, мамочка! Ладно, моя хорошая? Только останови это, останови, пожалуйста…

Рука на плече. Снова запах мота щекочет ноздри, застревает в глотке. Зрачки расширились, одичали. Обернулась поспешно. Вскрикнула — нет, только попыталась вскрикнуть. Звук рассыпался в пыль прямо во рту. В горле запершило. Еле продохнула.

Нищий. Тот самый, первый попрошайка. Развинченные суставы, желтые лохмы. Снова прямо перед ней, вплотную. Скрюченная лапа, птичьи пальцы больно вцепились в плечо. Струпья на щеке — прямо ей в глаза. Надтреснутая издевательская скороговорка:

— Не забудь!

Бродяга скривил рот в усмешке и тяжело навалился на нее.

Она вскрикнула. Вывернулась. Побежала, спотыкаясь, прочь, прочь от него.

— Оставьте меня! — Голос придушен слезами.

Желтоволосый усмехнулся. Зашаркал быстро вдогонку. Остальные, обмякшие каждый на своей скамье, ухмылялись вслед. Продолжали бормотать. Слепые белые глаза.

— Ровно в восемь, — произнес бродяга, нагоняя.

Нэнси уронила руки, раскрытая сумочка болтается на уровне груди. Заглянула и увидела. «О Боже!» — успела подумать и сунула правую руку в раскрытую сумку.

— Убирайся. — Брызги слюны изо рта. — Убирайся сейчас же, говорю тебе!

Бродяга на негнущихся ногах приблизился к ней. Уже протянул руку. Глаза подернуты белой пленкой. Кривая усмешка. Слюна течет между желтых зубов на седую щетину, смачивает багровые струпья.

— Не забудь! Не забудь! — твердит он.

Рука нащупала холодный металл. Нашла шероховатую рукоять. Пальцы сомкнулись.

Не делай этого!

— Говорю тебе! — услышала она собственный вскрик.

— Час зверя, — снова напомнил попрошайка. — Ты должна прийти. Не забудь.

— Ладно! — завопила Нэнси. — Ладно же! Получай! — Рука взметнулась вверх. Теперь в ней зажат револьвер. Мушка пляшет. — Убирайся! Убирайся, стреляю!

Усмешка на лице нищего сделалась еще шире. Челюсть отвисла, все суставы гуляют. Белые глаза уставились в пустоту. Еще один шаг — вперед, к ней. Почти коснулся рукой.

— Он умрет ровно в восемь. Запомни время. Это час зверя.

— Уходи! — Нэн взмахнула револьвером у самого лица попрошайки. — Уходи! Уходи прочь!

И нажала на курок.

В то утро Захари Перкинс проснулся с улыбкой. Сны не тревожили его. Не стоит пока открывать глаза. Сейчас лучше всего полежать, собираясь с мыслями. Вообразить, к примеру, женщину, обнаженную женщину.

На тополе за окном воробушек затевал нехитрую утреннюю распевку. Тремя этажами ниже легкий ветерок играл остатками травы на газоне. Захари слышал, как на плиты тротуара шлепаются листья. Женщина, с волосами, черными точно вороново крыло, целая грива иссиня-черных волос.

Царственное создание. Она не раз уже вторгалась в его грезы. Обнаженная, но грозная в своей наготе. Стройная, прямая, горделивая. Захари поставил ее на приподнятую сцену, принцесса свысока глядела на тех, кто внизу. Кожа гладкая, точно глянцевая журнальная страница, сияет, как теплые сливки. Роскошная грудь приподнялась. Руки на бедрах. Длинные ноги расставлены в стороны.

Захари чуть пошевелился, почувствовал прикосновение простыни к голому телу. Прохладный, печальный ветерок залетел в форточку. Поцеловал в глаза, усилив тоску по женщине, прекрасной женщине, сейчас же, здесь, в этой постели. Рука скользнула вниз, ощупывая напрягшийся член. Замечательная, сильная эрекция. Поглаживая свой член, он рисовал изогнутые в величественной усмешке губы. Рука задвигалась быстрей. Свободной рукой Захари отбросил простынку. Часто дыша, приоткрыл глаза, любуясь собой…

— Господи! — прошептал он. — Господи… — Эрекция сникла. Оторопевшим взглядом Захари уставился на пятна крови.

Потеки крови, уже засохшей, возле локтя и на тыльной стороне руки. Коричневые лепешки крови под ногтями. Повернул руку, внимательно изучая, — еще пятна, на самой ладони, похожие на следы от размякшей шоколадки, но Захари знал: это кровь. Понял в ту самую минуту, как только увидел.

Он сел на кровати. Сердце бешено билось, разрывая грудь. Он не мог ни на чем сосредоточиться. Поспешно ощупал гениталии, проверяя, нет ли где раны. Глянул на пол, на ворох одежды возле кровати. Внизу джинсы, на них футболка, пропитанная кровью, даже еще влажная.

— Господи! — охнул он. — Что это? Где я? — Мысли путались, его вдруг замутило, точно в брюхе включилась бетономешалка.

Услышав шаги за дверью, Захари обмер. Кто-то постучал. Настойчиво, три раза подряд: раз-два-три.

— Мистер Перкинс? — Мужской голос, тонкий, покладистый. Невыразительный. Снова три удара в дверь: раз-два-три. — Мистер Перкинс. Вы дома?

Захари пошевелил губами, но ответить не смог. Диким взглядом обшарил комнату. Белые стены; там, где отвалилась краска, — сероватые прогалины. Полки, из брусков и обломков кирпича, забитые газетами и журналами. Грязный затоптанный коврик. Дверь в соседнюю комнату. Он дома. В дешевом бараке, каких полно в Ист-Вилледже. Его квартирка, где он обосновался вместе с Тиффани.

— Мистер Перкинс? — Все тот же тихий, нетребовательный голос за дверью. — Мистер Перкинс, я детектив Натаниель Муллиген, департамент полиции города Нью-Йорка. Будьте любезны, откройте дверь.

Коттедж! Словно мгновенная вспышка света, словно блиц фотокамеры память вернулась к нему. Захари вспомнил, что произошло в коттедже.

— Иисусе! — простонал он, зажимая рот рукой. — Иисусе, они уже пришли за мной. О Боже, они думают, это я. Первое, что они подумают.

На двери висит плакат с «Распятием» Дали. Сквозь него проходит спокойный голос Муллигена:

— Хорошо, мистер Перкинс. Сейчас мы войдем. Мы взяли ключ у хозяина. Если вы в комнате, не делайте глупостей. Мы не хотим насилия.

Захари беспомощно уставился на репродукцию Дали. На ней был изображен современный человек, полуобнаженный, голова откинута назад, руки взметнулись к небесам. Сейчас Зах был способен только на одно: смотреть на картину и вслушиваться в доносившийся из-за нее голос полицейского:

— Сейчас мы войдем.

Он услышал скрежет ключа в замочной скважине, бормотание нескольких голосов. Замок проворачивался.

Ужас бежал по жилам, точно кровь, точно раскаленная молния. Зах спрыгнул с кровати.

Он был приземист, намного уступая ростом брату. Жестокая диета истощила его тело, впрочем, Захари был мускулист и крепок с виду. Впалый живот, сильные ноги. Спрыгнув с кровати, он быстро промелькнул по комнате — комок проворных мышц, нежная белая кожа. Отбросил простынку. Сгреб одежду в тот самый миг, когда ноги коснулись пола. Прижал всю груду к себе, ощущая влажное прикосновение пропитанной кровью футболки. Другой рукой подобрал тапочки.