Эндрю Клейвен - Час зверя

Во всяком случае, так ему казалось. В особенности в тот момент, когда он отрезал девушке голову.

Это было прекрасно, прекрасно. Он так красиво все обставил. Не то что сейчас, когда остались лишь воспоминания. Внутреннее знание покинуло Заха. Теперь он в состоянии вызвать лишь образ, детали, внешнюю обстановку. Все утро, всю середину дня он укрощал эти образы, пытался сохранить в неприкосновенности красоту самого события. Но вид ножа, револьвера, пробирки с кровью, хранившихся в красном мешке, оживили в его сознании все подробности. Зах прикрыл глаза, потряс головой, надеясь, что мысли прояснятся. Пришлось напомнить себе — заставить вновь увидеть, — как это было прекрасно.

Девушка, такая красивая девушка. Привязана к кровати. Старая кровать маленького Заха. Она извивалась, билась, когда он приблизился к ней. Белоснежные члены напряглись, глаза широко раскрылись, в них — ужас, более чувственный, чем половой акт. Там, в коттедже, в навеки чужом доме, так и не ставшем для него родным, в насквозь пропахшем присутствием старухи-бабушки, покинутостью, одиночеством, там, в его прежней комнате, на его кровати — женщина. Зах видел поверх нее и сквозь нее, он видел ИСТИНУ, сокрытую в ЖЕНЩИНЕ, он видел ЖЕНЩИНУ и ЖЕРТВУ. Она молила о сострадании. «Сжалься, Бога ради, сжалься». Она плакала, точно так же, как частенько плакал сам Зах на этой же кровати. Ему казалось, что он смотрит на самого себя, в этом заключалась часть Смысла. Он смотрел на свое «я» из прошлого, которое вечно стояло рядом с ним. И он воткнул ей в горло огромный нож, медленно, совсем медленно, с радостным удовлетворением ребенка, разбирающего на части игрушку. Словно электрический удар пронзил его руку, словно блеснула молния, оргазмом сотрясшая тело девушки, высвободившая бурлящую кровь, лишившая внятности ее крики, превратившая последний вопль в хрип, в резкий свист воздуха, вырывавшегося из разрезанной гортани. Захари слышал, как бьется ее пульс, ударяет в лезвие, по рукояти ножа передается ему, ее жизнь переходит в его, ЕДИНАЯ ЖИЗНЬ. Мужчина в своем Величии соединяется с Женщиной, ее Жертва становится его Мученичеством. Зах превратился в собственного отца, сплющившего личико сына о шершавую доску стола, голая попка мальчишки оттопырилась, точно зад гулящей девки. Медная линейка вновь и вновь с хлюпаньем вонзается в плоть, лицо мамочки бледнеет, идет от волнения пятнами… ВСЕ ЕДИНО. И то и это, прошлое и настоящее, все и каждый. Захари отчетливо различал все связи. Он наклонился, прижав губы к уху умирающей девушки, она уже билась в конвульсиях, глаза остекленели. Он нагнулся к ней, зная, что она сумеет его понять, сумеет принять великую тайну, и бесшумно шепнул ей в ухо: «Это он сломал машинку».

Девушка пусто уставилась на него. Безжизненное тело, безжизненные глаза.

Зах залился слезами. Упал на четвереньки, уткнувшись в красную сумку. И тут его осенило. Ну конечно же. Ее глаза. Глаза. Он наказан за то, что нарушил обещание, данное Богу, а ведь он всего-навсего старался достичь единства с Вечностью. Иисус лишил его воспоминаний о том, как прекрасно все свершилось, оставив ему лишь ужас, лишь эти пустые глаза. Какое одиночество испытал Зах, заглянув в их стеклянную глубину! Одиночество и ярость. И тогда он, набросившись на свою жертву, зверски искромсал ее тело. Он проклинал ее, словно безумный, наносил удары, что-то кричал. Зажав волосы окровавленной рукой, отрубил голову… ох, и правда, со стороны это выглядело мерзко.

«Ну ладно, мне и впрямь очень жаль», — вяло подумал Зах. Из его груди вырвалось последнее, сотрясшее все тело рыдание. Он опустил голову. «Я же сказал, мне очень жаль, о’кей?» Один лишь разик нарушил свое слово. Нельзя же вечно терзать за один-то раз.

Прошло еще несколько минут, прежде чем он полностью овладел собой. Сделал несколько коротких вздохов, расправил грудь, насухо вытер лицо обеими ладонями, решительно сжал губы. Бог закрывает дверь, но форточку он оставляет открытой. Ведь так? А теперь за работу.

Зах постарался двигаться с деловитой четкостью. Прежде всего убрал револьвер. Запихал его себе в карман, прикрыл сверху подолом разноцветной рубашки. Затем извлек колбочку с кровью. Он добыл кровь с помощью шприца из обезглавленного трупа. Теперь Зах вынул также и шприц, перекачал в него кровь. Каждое движение руки в свете обнаженного пузыря под потолком бросало на стену причудливые тени.

Зах поднялся на ноги, прошел в гостиную, держа на отлете напоенный кровью шприц. Он не стал включать лампу, поскольку отчетливо различал все предметы. Быстро, уверенно обошел сталагмиты книг. Подобрался к шкафу, стоявшему у окна в угасающем вечернем свете. Наверху шкафа примостились две небольшие стопки книг и портрет Уитмена посредине. Только Уитмен засвидетельствует, что Зах отворял верхний ящик в шкафу, принадлежавшем его брату.

Ящик для белья. Зах посмотрел внутрь, держа шприц наготове. Там лежали аккуратно уложенные плавки, рядом попарно вдетые друг в друга носки, красные и белые пояса, пара маек. Вещи заполонили мозг Заха. «Слишком все аккуратно», — подумал он. Прибрано, приглажено — постаралась какая-то из крошек Олли. От одной этой мысли Зах затрясся, желудок напрягся, по коже побежали мурашки. Он простоял с минуту, неподвижно глядя перед собой, потом левой рукой яростно задвинул ящик. Сморгнул. Нельзя погружаться в детали. Зах приказал себе отворить следующий ящик.

Здесь лежали свитера. Именно это ему и нужно. Он вытащил один из объемистых теплых свитеров, которые бабушка так любила вязать для Олли. Опустился на колени, прижал свитер к полу двумя косыми стопками книг. Очень осторожно направил кончик шприца на рукав. Надавил большим пальцем, следя, как пропитывается шерсть кровью убитой девушки. «Страшно, — заторможенно думал он. — Все это слишком страшно». Тупо уставился на расползавшееся по рукаву свитера пятно…

Вскоре Зах опомнился. «Осторожнее. Не переборщи», — предупредил он себя. Остановил кровь, струившуюся из иглы. Достаточно. Именно так. Выглядит — не придерешься. Как будто Оливер испачкался и сам того не заметил. Поднявшись на ноги, Зах небрежно запихал свитер в угол ящика, оставив ящик чуть приоткрытым, что сразу бросится в глаза опытным сыщикам.

Он постарался добиться такого же естественного впечатления и с большим ножом. Тот самый нож, которым он обезглавил свою жертву. Его Зах тоже принес в красной сумке, завернув в праздничную упаковку. С вечера он тщательно отмыл лезвие, но не слишком усердствовал. Удалил отпечатки своих пальцев, но сохранил крохотные следы крови и ткани. Пусть копы обнаружат это и отправят на экспертизу. Теперь Зах отнес нож в кухню, осторожно развернул, прикасаясь руками только к целлофановой обертке. Бросил нож в сушилку, посреди груды отмытой посуды. Смотрится так, словно Оливер принес нож домой и вымыл его, но сделал это недостаточно тщательно.