Шэрон Болтон - Теперь ты меня видишь

Он так и стоял в проходе, осматривая большую комнату и искренне удивляясь обстановке: пустое белое пространство, минимум мебели и, если не считать цветов в горшках, полное отсутствие личных вещей.

Я ничего не сказала, и он взялся за работу.

Для начала надо было проверить входную дверь. На двери у меня висел самый обычный цилиндрический замок, вопиющее несоответствие лондонским стандартам безопасности. С другой стороны, а что тут красть? Из гостиной Джосбери прошел в кухоньку, где я его уже не видела — только слышала, как он открывает дверь в ванную и отдергивает занавеску душа. Не знаю, что уж он надеялся найти в аптечке, но дверцы явно скрипнули. Когда скрипнули дверцы моего платяного шкафа, я поняла, что он переместился в спальню. Наконец скрипнула последняя дверь — та, что вела в зимний сад. Он вышел на улицу.

Мне стало интересно, и я пошла следом. Любопытство усилил странный глухой звук: как будто Джосбери спрыгнул с высоты на землю. Я столкнулась с ним в дверях.

— Ключ от сарая, — потребовал он, протягивая руку.

Спорить было бесполезно. Я честно призналась, что ключ лежит на крыше. После того как он исчез за дверью, я начала считать: десять, девять… Вышел он на счет шесть — с округлившимися глазами и поднятыми руками. Можно было ничего не говорить, но он все-таки сказал:

— Что это такое?

— Для поддержания формы, — пояснила я. — Рекомендовано лучшими спортсменами страны.

Я не дала ему времени резонно возразить, что ни один спортсмен не порекомендует наряжать свою боксерскую грушу, и быстро вернулась в дом. Он все осмотрел. Уже из гостиной я услышала, как он запирает дверь в зимний сад. Вернувшись, он застыл в проеме между гостиной и спальней.

— Во-первых, я еще никогда не видел, чтобы женщина жила в такой квартире, — сказал он. — Боже мой, неужели у тебя нет ни единого плюшевого мишки?

Он старше меня по званию. Мы теперь одна команда. И он действительно считал, что оказывает мне любезность. Я буду сохранять спокойствие во что бы то ни стало.

— Спокойной ночи, детектив-инспектор Джосбери. Спасибо за помощь.

Я стояла у камина, твердо решив не сходить с места, пока он не уберется.

Но он, кажется, принял схожее решение.

— Во-вторых, — продолжал он, — тебе нельзя оставаться тут одной. Талли мне мои же кишки на завтрак скормит.

Спокойствие.

— За те пять лет, что я тут живу, на мою безопасность еще никто не покушался. Двери я запру, не беспокойся. А о кишках, учитывая события последних дней, лучше бы не упоминать.

Губы Джосбери снова скривились в усмешке. Он поднял левую руку, а правой начал загибать на ней пальцы.

— Первое: сад от улицы отделяет хлипкая калитка. Я на нее приналег плечом — и она поддалась. Второе: дверь в зимний сад прогнила, и с ней тоже справится любой человек с одним здоровым плечом. Третье: цилиндрический замок на входной двери я лично смогу открыть при помощи кредитной карточки за десять секунд. У тебя даже цепочки нет. — Он опустил руки и покачал головой. — Это южный Лондон. Даже если бы по улицам не разгуливал маньяк… Тяга к саморазрушению, да?

Наверное, ответила бы я, если бы была до конца честна. Но ответила я иначе:

— Я подопру дверь креслом и буду спать с телефоном в руке. А теперь, пожалуйста…

— Телефончик, кстати, давай сюда. Я тебе завтра новый выдам. Одеяло найдется?

— Что?

— Я буду спать на диване.

— Только через мой… Нет! И речи быть не может. Выметайся!

Он подошел к дивану и начал деловито взбивать подушки.

— Талли, наверное, сможет переселить тебя в более безопасное место, но это завтра. — Он взял две диванные подушки и уложил одну на другую, явно намереваясь лечь на них головой. — С такими замками ты тут жить не будешь. Надо бы еще сигнализацию установить, с прямой связью с участком.

— Ты плохо понимаешь по-английски?

— А запасной зубной щетки у тебя случайно не найдется? — поинтересовался он, сбрасывая куртку и усаживаясь на диван.

Он остался в одной черной майке, и я заметила на правом предплечье малюсенький шрамик от прививки. Предплечья у него, надо сказать, были что надо.

— Ты здесь не останешься.

— Флинт, я ужасно устал. — Этот мерзавец уже разувался. — Хватит трепаться, ложись спать.

— Я не могу спать в соседней с тобой комнате! — рявкнула я, прежде чем осознала двусмысленность своей фразы. О боже!

Все, пат. Джосбери посмотрел на меня. Встал. Я попятилась и чуть не шмякнулась прямо в камин. «О нет. Только не он. Кто угодно, только…»

— Ты хочешь сказать, что сможешь уснуть в одной комнате со мной? — еле слышно спросил он.

Я запретила себе даже думать об этом. Нет! Я помотала головой.

Джосбери смерил меня долгим взглядом, потом посмотрел на часы и достал мобильный.

— Так я и думал, — сказал он.

Четверть часа спустя на моем диване уже сидела, закутавшись в плед, женщина-полицейский. Она, приглушив звук, смотрела телевизор и потягивала кофе, а я лежала у себя в кровати, еще мокрая после душа, и прикидывала, когда же наконец пройдет эта дрожь.

В морге при больнице Святого Томаса тихо играла классическая музыка. Помещение было оборудовано по последнему слову техники, но что-то выдавало его вневременную природу: то ли избыток сверкающей стали, то ли аккуратно расставленные по полкам пробирки и мензурки. Несмотря на свое мрачное предназначение, морг странным образом умиротворял. А нам всем не помешало бы немного умиротворения, если учесть, на что мы пришли полюбоваться.

Патологоанатом, некий доктор Майк Кейтс, оторвался от рабочего стола.

— Мне вам пока что сказать особо нечего, — признался он. — Обычно материала все-таки дают побольше.

Помимо Кейтса и его лаборанта, парнишки лет двадцати, не старше, в прозекторской находились четверо полицейских: Дана Таллок, Нил Андерсон, Пит Стеннинг и я. Для нас со Стеннингом (он сознался мне по дороге) это было первое вскрытие. Для Андерсона и Таллок — вряд ли, но нервничали они не меньше нашего. Немудрено. Крохотный кусочек человеческой плоти, лежавший посредине стального стола, имел какой-то даже непристойный вид.

Я закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на музыке. Не то чтобы я была завзятой меломанкой — классику я вообще практически не слушаю, — но нежная точность этих нот и чистота созвучий оказывали на меня целительное воздействие.

Кейтсу было далеко за сорок. Высокий, грудь колесом, седой и голубоглазый. На левом безымянном пальце, под резиновой перчаткой, темнел пластырь: прикрывал обручальное кольцо.

Подавшись вперед, он подергал верхний угол этого… скажем так, образца.

— Ткань точно человеческая, — сказал он. — Смотрите, вот фаллопиевы трубы. — Он указывал на какие-то серые, с металлическим отливом, горошины. — Это зажимы Филши. До такого уровня еще не эволюционировали даже шимпанзе. Женщину стерилизовали. Еще могу сказать, что ткани довольно свежие.