Марк Вайнгартнер - Месть Крестного отца

Это ничего не значит Я не люблю ее. Все идет так, как идет. Она не угроза ни для тебя, ни для нашей семьи. Я не могу объяснить почему, но мужчины часто поступают так. Возможно, ты знаешь о ней. Да и как тебе не знать? Долгие годы… Она живет в Вегасе, А у меня там часто бывают дела. И, да, ты права, ей нравится, когда я называю ее куколкой.

Когда я думаю о том, как я должен себя чувствовать — а я никак себя не чувствую, — это ужасно. Я не дурак, я понижаю, что многое должен чувствовать в жизни, хотя почти всегда не чувствую ничего. Можно заставить себя понять, но как заставить себя чувствовать? Что для этого нужно делать?

Делай я все открыто, нашей семье конец. Но пока ты ничего не знаешь наверняка, пока мы не говорим об этом, скажу честно: я не чувствую себя плохо.

Я никак себя не чувствую.

И вот от этого мне нехорошо.

Я организовал смерть множества мужчин и одной шлюхи. Я стоял в комнатах, где еще не остыло тело, и спокойно говорил о делах. Я лично убил троих, Тереза. Первого — когда был совсем мальчишкой, одиннадцатилетним сиротой. Не люблю вспоминать. Затем моя жизнь изменилась — Санни взял меня к себе, и я стал членом семьи. Еще двоих я убил в прошлом году, прямо перед матчем Нотр-Дам — Сиракузы, который мы смотрели с тобой и Эндрю. Одного я задушил ремнем, который и сейчас на мне. Второго, убитого мною выстрелом в голову, звали Луи Руссо. Он был руководителем чикагского преступного синдиката — больной человек, настолько больной, что я даже не хочу говорить об этом. Без него мир стал лучше, уверяю тебя. Самооборона. Все три раза — убей или умри. Я убил.

Это меня не беспокоит.

Никто ни в чем меня не подозревает, кроме, боюсь, тебя.

Знай, дорогая, я не просто адвокат Майкла и названый брат Я еще и consigliere, а в последние годы и sotto capo Майкла Корлеоне — его первый заместитель.

Каковым не могу являться официально, ибо в отличие о тебя, любовь моя, я не сицилиец, даже не итальянец.

Ты все это знаешь. Должна знать. Сразу после Перл-Харбора, когда твоих родителей поместили в лагерь, как и многих других итальянских иммигрантов, каким образом мне удалось так быстро вытащить их оттуда? Когда у твоего кузена наступили тяжелые времена, каким образом школьный учитель физкультуры, который в жизни не бывал на Род-Айленде, в мгновение ока попал в бизнес торговых автоматов?

Сколько раз ты хотела купить картину, и я протягивал тебе конверт с наличными, не задавая вопросов? Ты умная женщина, Тереза. Если бы я попросил — а я никогда не стану этого делать, — чтобы ты посчитала, сколько денег ты отмыла, не говоря уже о торговцах предметами искусства, которым ты помогла уйти от налогов, уверен, ты быстро сложила, бы два и два.

Ты знаешь, что к чему. Ты по-прежнему задаешь мне вопросы, на которые я не могу ответить, но, Тереза, любовь моя, ты знаешь.

Молчаливый разговор прервали две тарелки с крабами.

— Ну, — спросила Тереза, — нечего сказать?

— В общем-то, — Хейген потер руки, — действительно нечего. День как день.

— Ух ты! Посмотри на тарелки. Мне вовек, не съесть столько.

Тереза уже не раз была свидетельницей, когда Хейген вот так подолгу молчал — без всяких свечей и вина.

— Позвони Сандре, — кивнул Том. — Она поможет.

— Уже. — Тереза изобразила на лице хитрую улыбку. — Когда ходила в туалет. Они со Стэном едут сюда.

У indios [7] Индейцы (итал.). есть название для страны мертвых: Миктлан. Похоже, именно туда он и попал.

Ник Джерачи стоял на балконе в лучах заходящего солнца. В одном халате — одеваться снова будет пыткой. Кулаки сжаты. Позади, на зеленом кафельном полу, одежда, в которую он облачился тем утром, с трудом застегнув молнию и пуговицы. Теперь она, пропитанная кровью, была закатана в ковер вместе с человеком, что пришел его убить.

Несколько веков тому назад в окруженный крутыми холмами Такско пришел арьергард колонизаторов-конкистадоров, поработил местных жителей и загнал их в темные шахты добывать серебро. Сами завоеватели остались на возвышенности, чтобы, вдыхая разреженный воздух и наслаждаясь идиллической погодой, обозревать земли, которым судьбой предначертано превратиться в лабиринт извилистых мощеных улиц. Конкистадоры посвятили себя игре в кости и растлению местных женщин, пьянству до зеленых чертей и мужественному ожиданию их появления. Так и основали этот городок, по-прежнему богатый серебром, умопомрачительно прекрасный, застроенный барами и ювелирными магазинами, пахнущий бугенвиллеей и вареными цыплятами, жареной кукурузой и гнилой соломой. Рай для чужаков и чудаков. На каждом углу взору предстает такое, что туристы и гости разевают рот и достают фотоаппараты.

Квартира Джерачи была на третьем этаже. С балкона открывался вид на главную площадь, купол церкви Санта-Приска в стиле барокко и крытые черепицей крыши домов, возведенных до Войны за независимость и совсем не похожих друг на друга. Отсюда город светился белым, красным и зеленым, как мексиканский (или итальянский) флаг. Однако Ник жил в Такско достаточно долго, чтобы видеть обратную сторону этой красоты.

Он замечал, как женщины с грустными глазами стоят за прилавками ювелирных магазинов или сидят за столиками в кафе, и каменные лица их не смеют выражать истинного отношения к мелочным покупателям и холодным любовникам. Взгляд Джерачи останавливался на одиноких мужчинах, которые бормочут себе под нос и идут неуверенной суетливой походкой — прочь от чего-то, а не навстречу. Он видел и собак, семенящих по закоулкам с повисшей головой, проклиная демонов. Жалко.

Джерачи оглянулся на ковер. Купил на улице. Шерстяной, яркий: бирюзовый и оранжевый с прожилками черного. В середине — благородный профиль воина. Хороший ковер.

Он не хотел убивать человека; руки болели, их ждала сложная работа — надевать костюм. И еще сложней — разжать кулаки. Ник не мог вспомнить, когда последний раз дрался. К его изумлению, в нужный момент сноровка не подвела.

Он наклонился через перила, чтобы рассмотреть свалку вдалеке, куда четыре века сбрасывают городской мусор, где сегодняшняя куча отбросов завтра превращается в выгребную яму. В коричневых сточных водах субстанция скапливается, перегнивает и исчезает навсегда. Детям строго-настрого запрещается туда забредать. Днем там кружат грифы, ночью слоняются волки. Без сомненья, в свалке покоится не один труп, однако Джерачи потащит туда тело впервые. Ничего особенного. В Нью-Джерси и не такое приходилось делать.

Одеваться — вот сущая морока.

Беспокоила дрожь в конечностях, которая накатывала приступами.

Шарлотту печалила пустота в его глазах. Покуда Джерачи знает, как вернуть жену и остаться в живых, все в порядке. Если люди не могут уловить, как меняется его лицо, что с того?