Марк Вайнгартнер - Месть Крестного отца

— В этой семье? Невозможно. Надо иметь фамилию Корлеоне.

— Они перевелись.

— Но ведь Санни оставил пару сыновей. И у Майкла есть сын, у Конни — два.

— Не представляю никого из них во главе семьи.

— Одно время то же самое говорили о Майкле, если ты не забыл. О, и Фредо одного уж точно сделал.

— Фредо? У Фредо не было детей.

— Фредо перетрахал всех танцовщиц в Лас-Вегасе. Ты правда считаешь, что обо всех позаботились?

— Так тебе известна одна роженица? Откуда?

— Зря я это сказал!

— Майкл в курсе, верно?

— Давай сменим тему, ладно? — буркнул Риччи. Они собрались расходиться. — Значит, лев у тебя?

— Восхитительный зверь, — засиял Эдди.

— Немного же человеку надо для счастья.

Эдди понимал, что Риччи или опять нарывается на благодарность, или ждет приглашения спуститься посмотреть льва. Первое отпадало. Эдди уже послал ему четыре билета на матч «Мете», прямо за основной базой, что в полной мере восполняло наводку Риччи на директора цирка — неисправимого картежника. Это полдела. Еще надо было найти способ транспортировки, переделать тюремную клетку в подвале, чтобы зверю было там удобно, узнать, чем его кормить, как входить и чистить клетку, затем подыскать олуха, чтобы все это проделывал, причем через раз приходилось выполнять работу самому. Впрочем, Эдди не жаловался — Рональд был прекрасным львом, искренне полюбившим нового хозяина. И все же львиное дерьмо — оно и есть львиное дерьмо.

Так что Риччи может засунуть благодарность в свою тощую задницу. Но ему, конечно, не возбраняется пойти посмотреть на Рональда.

— Хочешь взглянуть на него? Можем прогуляться. Клуб за углом.

— Я знаю, где он, — сказал Риччи.

— Так чего мы ждем? Пошли.

И они пошли.

Эдди нес под мышкой носки, размахивая свернутым плакатом, словно скипетром.

— Стоя рядом с таким большим, сильным котом джунглей, чувствуешь себя весьма скромно, — сказал Эдди на улице. Они пытались идти рука об руку, что становилось неудобно там, где тротуар сужался, но Эдди следовал прямым курсом, заставляя Нобилио нырять поддеревья и гидранты. На должном расстоянии за ними следовали телохранители.

— Рональд? Сам выбирал имя?

— Льва зовут Рональд.

— Почему Рональд?

— Что ты ко мне пристал? Откуда мне знать, почему Рональд? Мне отдали льва с таким именем.

— Так почему бы тебе не назвать его, как нравится?

— Потому что я хочу называть его так, как он привык, — сказал Эдди. — Здравый смысл. Элементарная вежливость.

— Твоя элементарная вежливость распространяется даже на львов?

— Давай, продолжай хамить в его адрес. Посмотрим, до чего тебя это доведет.

— Лев в гребаном Бруклине, — произнес Риччи. — Я восхищаюсь тобой, мой друг. Я бы до смерти испугался держать у себя в клубе льва.

— Обычное животное. Обращайся с уважением, и бояться нечего.

Эдди оглядел Риччи.

— Чего бы я испугался, — заявил Риччи, — так это что люди начнут судачить, будто лев — домашняя кошка для мужчины с маленьким членом.

К черту людей! К черту что они болтают!

— Ну и что? Не у всех такие заботы, как у вас в департаменте.

— Вздор, — буркнул Риччи, но без злости. — Ты же помешан на цирке, у тебя свои тревоги. Некоторые просто не решаются в этом признаться, в отличие от меня.

Они поднялись на крыльцо. Внутри охранник-олух смотрел телевизор.

— Ты упорно нарываешься, Рич, — отметил Эдди.

— Знать меня — любить меня, малыш. — Он хлопнул Эдди по спине. Парадиз не любил, когда к нему неожиданно прикасаются, тем не менее не стал возмущаться.

Они вошли, и диктор по телевизору сказал, что имя убийцы не Белфорд Уильямс, как сообщалось ранее, а Хуан Карлос Сантьяго.

— Что за убийца? — спросил Эдди. Охранник шикнул в ответ и даже не встал со стула. А между тем в комнате находился Момо Бароне, и в его задачи входило объяснить молокососу, как подобает себя вести.

Хуан Карло Сантьяго, как говорил диктор, предположительно приходится единоутробным братом высокопоставленного чиновника в правительстве Батисты. Его якобы убили мятежники во время революции. Сантьяго принимал участие в неудачной попытке захвата острова в прошлом году. Знакомые описывают его как «нелюдима» и «беспокойного молодого человека». Очевидно, он с детства частый пациент психиатрических больниц здесь, в Штатах, и на Кубе.

Риччи Два Ствола подтянул стул.

— Кого убили-то? — спросил Эдди.

Кэти Корлеоне навсегда запомнит человека с вытаращенными глазами. Она сидела в научном зале Нью-Йоркской публичной библиотеки, работала над книгой. Кэти видела его впервые, хотя он ничем не отличался от большинства коллег мужского пола: маленький, толстенький, одутловатый, бородатый, одержимый тремя-четырьмя узкими вопросами, под пятой у матери — или девственник, или извращенец, или отвратительная комбинация того и другого.

Он сообщил ужасную новость приглушенным голосом, изображая сильное эмоциональное потрясение, но его выдавала улыбка. Кэти знала: не следует делать вывод, будто он обрадован произошедшим в Майами. Просто он счастлив сообщить ей об этом первым.

Библиотекари тотчас стали выкатывать телевизоры.

Завсегдатаи библиотеки повставали с мест, словно по сигналу, и поспешили к экранам.

На изможденном дикторе были толстые очки, в каких редко выходят в эфир.

Мужчина с вытаращенными глазами подошел к Кэти сзади.

— Я знаю, кто вы, — сказал он.

Кэти шикнула.

— Вы племянница гангстера, произнес он слишком громко для библиотеки, — которая совокупляется с Джонни Фонтейном.

Все взглянули в ее сторону, хотя головы были заняты другим.

— Да, точно. А вы тот самый болван, от которого меня тошнит.

Кэти пошла домой ждать звонка от сестры. Просто почувствовала. Когда открыла дверь, телефон разрывался.

Вице-Вице-президент Эмброуз «Крошка» Пейтон находился дома в Корал-Гейблс, спал. Он думал, ночь будет длинной, и старался извлечь максимум удовольствия из погружения в небытие. В этом деле его согревали кошки. Эмброуз с женой держали двадцать кошек в Корал-Гейблс и четырнадцать в своей резиденции в Вашингтоне. На сей раз с Крошкой ночевал любимец — толстый старый кот по имени Оцеола.

Жена, вся дрожа, разбудила Пейтона, назвав его «господином президентом».

Она сообщила, что к ним во двор съезжаются седаны с правительственными знаками, и не смогла сказать ничего более. Бедняжка страдала заиканием, обострявшимся в сложных ситуациях. Они были женаты давно, и Пейтон относился к этому с пониманием.

Крошка поцеловал ее, поднялся, сделал глубокий вдох и стал тихо напевать «Я пилигрим», гимн, который пела покойная мать, когда он рос на залитой солнцем ферме. Он поднялся и пошел по коридору, чтобы услышать известие, от которого вздрогнул мир.