Лоран Ботти - Проклятый город. Однажды случится ужасное...

Он подошел к мастерской и в нерешительности остановился. Когда он уже собирался постучать, голос матери неожиданно нарушил тишину. Слов было не различить, и Бастиан приложил ухо к замочной скважине.

— …и здесь… чувствую тебя… повсюду…

Снова тишина. Сдавленные рыдания.

— …посмотри, что я… что ты заставляешь меня делать!..

Больше ни слова. Бастиан подождал еще несколько минут, охваченный ужасом — на сей раз не из-за призраков и теней, а из-за очевидной реальности: мать говорила сама с собой. Точнее, обращалась к кому-то, кого в мастерской не было. Но ведь так ведут себя сумасшедшие! Настоящие сумасшедшие!

А может быть, она там не одна?

Он запрокинул голову. Узкие оконца были слишком высоко, чтобы что-то увидеть, если только ваш рост был не меньше двух метров. Нужно было как-то подняться — найти стремянку или ящик побольше… Затем Бастиан посмотрел на росшее неподалеку дерево. Хотя он и провел детство в городе, у него был некоторый опыт в лазании по деревьям — в парке возле их старого дома росло множество каштанов. Надо попытаться. У этого дерева было несколько толстых сучьев, отходивших от ствола довольно низко, что облегчало задачу.

Недолго думая, он схватил оказавшееся поблизости садовое кресло, подтащил его к дереву и встал на сиденье. Теперь он мог ухватиться за нижний сук. На вид тот казался прочным — во всяком случае, должен был выдержать его вес.

Бастиан начал подниматься. Нужно было подтянуться на суку, — а не карабкаться по стволу, как обычно делают герои мультфильмов, — потом перекинуть через него одну ногу, встать, повторить все сначала…

Через пару минут он оказался на уровне окон, но из-за того, что они были слишком узкие, почти ничего нельзя было увидеть. Нужно было подползти по суку ближе. Это уже было опасно: к концу сук постепенно сужался.

Бастиан осторожно пополз вперед, плотно прижимаясь к суку, словно гигантская гусеница.

Постепенно перед ним появилась голова матери и ее плечи, а на стене за ее спиной — несколько картин в фиолетовых и желтых тонах. Картины были старыми, он их уже знал — она называла их «сахарная вата». Значит, она перенесла их сюда…

Бастиан еще немного продвинулся вперед, и сук слегка затрещал.

Каролина Моро лихорадочно рисовала. Бастиан уже видел верхнюю часть холста, стоявшего перед матерью на мольберте («А где же все остальные недавние картины?»). Еще несколько сантиметров, самое большое двадцать — и он увидит все целиком.

Он подтянул ноги ближе к туловищу и в очередной раз осторожно продвинулся вперед.

Сук прогибался под ним все сильнее. Бастиан вытянул шею, с трудом удерживая равновесие. На мгновение он увидел картину — резкий красный штрих, словно кровавый рубец, на иссиня-черном фоне… Картина не была похожа ни на одну из материнских работ, которые он видел раньше. Заодно он убедился, что мать была одна.

Очевидно, Каролина Моро догадалась о чьем-то присутствии, увидев скользнувшую по стене тень, когда сук почти коснулся стены мастерской.

Она обернулась и подняла глаза к окну. Бастиан резко отшатнулся, и сук с резким хрустом под ним переломился.

Он все еще лежал на земле, когда Каролина Моро вышла из мастерской. Голова у него гудела. Он замерз.

— Что на тебя нашло?! — вскричала она. — У тебя где-нибудь болит? Надеюсь, ты ничего себе не сломал?

Бастиан слегка пошевелился. Шок от падения еще давал о себе знать, но особо сильной боли нигде не ощущалось. Разве что в голове… Он провел рукой по волосам и ощутил под пальцами огромную набухающую шишку на затылке.

— Нет, все нормально, — пробормотал он.

— Но все же вам понадобится рентген, молодой человек! — сказала мать и рассмеялась — облегченно и немного нервно.

Она погладила его по щеке. Сейчас она казалась Бастиану еще красивее, чем всегда, — синеватый сумрак, отчасти рассеиваемый светом садовых прожекторов, скрыл следы усталости и печали на ее лице, оставив видимыми лишь тонкие гармоничные черты, высокие скулы, чернильный блеск темных глаз…

— Господи, как ты меня напугал!.. Я смотрю, нос ты все-таки разбил — он у тебя немного…

Неожиданно она замолчала, устремив взгляд на качели. Выражение ее лица изменилось — можно было подумать, что она только что поняла нечто очень важное, какую-то глубокую истину, и это понимание принесло ей огромное облегчение.

— Я не знаю, что ты делал на дереве, Бастиан, — сказала она, — и не хочу знать. Но ты не должен беспокоиться обо мне. Обещаешь?

Она говорила твердым, почти повелительным тоном, что само по себе внушало надежду на ее выздоровление.

— Не о чем беспокоиться. Мне уже лучше. Даже не лучше , а просто очень хорошо…

Бастиану очень хотелось в это поверить — такой спокойной и умиротворенной он не видел мать уже очень давно. Больше того — казалось, ничто не способно нарушить это умиротворение. Сейчас он понимал, что освещение тут ни при чем: в этот вечер ее лицо действительно было таким, как прежде, — отмеченным печатью нежной, загадочной и в то же время хрупкой красоты, что заставляло людей на улицах оборачиваться и смотреть ей вслед. Но как объяснить контраст между этим выражением лица и теми словами, которые она произносила еще совсем недавно в мастерской?.. И мрачный черный фон последней картины?

— Все будет очень-очень хорошо, — продолжала мать, словно во сне. — Я счастлива здесь. И ты тоже будешь здесь счастлив. Очень счастлив. Я в этом не сомневаюсь. Правда, вначале будет трудновато, но ты ведь сильный мальчик… Да, в тебе есть сила. Невероятная… Ты знаешь об этом, Дракон?

Она наклонилась к нему и поцеловала в лоб. Бастиан ощутил тонкий запах ее духов, смешанный с запахом красок, — такое знакомое сочетание…

— Ты особенный мальчик, Бастиан, — прошептала она, опускаясь перед ним на колени. — Очень особенный… Я с каждым днем в этом убеждаюсь все больше и больше. Ты мой маленький мальчик… но очень сильный. И очень особенный. И я люблю тебя больше всех на свете. Никогда не забывай об этом… И что бы ни случилось… однажды, помни, что ты сильный и храбрый мальчик… и особенный. И всегда будешь таким…

Она еще раз погладила его по щеке, улыбнулась и поднялась.

— Но завтра мы все же сходим на рентген, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

Именно в этот момент Бастиан с ужасающей отчетливостью понял: она не отведет его на рентген ни завтра, ни послезавтра, никогда. Потому что уже завтра она все забудет. Сейчас, как в тот далекий день, когда он разгадал тайну ее картин, и как два часа назад, когда он вышел из лицея, направляясь домой, он был потрясен неожиданным открытием: его мать больше с ними не живет. И ни с кем другим. Вот почему у нее такой спокойно-отрешенный (и такой пугающий!) вид. Вынырнув из черного омута депрессии, Каролина Моро нашла прибежище на горных вершинах иллюзий. Теперь она жила в мире, где не было ничего трагического и вообще ничего особенно важного. Где царили лишь красота и покой. Это был ее мир, в котором она была единственной обитательницей. Или, может быть, делила его с теми, к кому обращалась совсем недавно…