Питер Джеймс - Пока еще жив

Один тащил цилиндрической формы таран. Двое других — гидравлический домкрат и аккумулятор к нему, — с помощью этого устройства открывались железные двери, которыми все чаще и чаще обзаводились наркоторговцы с тем, чтобы во время облавы полиция не могла быстро проникнуть к ним в дом. Четвертый участник, сержант, он же командир, сжимал в руке ордер на обыск.

С криками «Откройте, полиция!» первый офицер принялся колотить кулаками в дверь, звонить в звонок, а затем снова стучать кулаками.

Подождав пару секунд, он обернулся к сержанту в ожидании сигнала. Тот кивнул. Тогда первый офицер ударил по двери тараном и со второй попытки выбил дверь. Вслед за ним с криками «Полиция!» внутрь устремились еще трое. Сержант остался стоять снаружи, на тот случай, если хозяин дома попробует спастись бегством через гаражную дверь.

Гай Батчелор, Эмма Ривз и Ник Николл оставались снаружи до тех пор, пока ситуация не прояснилась. Когда все помещения в доме были проверены и стало понятно, что угрозы нет, они вошли внутрь. И тотчас замерли в немом изумлении.

Ничто во внешности дома не намекало на то, что ждало их внутри. Мраморный пол под их ногами скорее подошел бы итальянскому палаццо, а не скромному домику в пригороде Брайтона. Зеркальные стены от пола до потолка, украшенные ацтекским орнаментом и плакатами с портретами Геи. Батчелор уставился на черно-белый плакат, на котором она была изображена в черном неглиже — пожалуй, самый знаменитый из ее образов. Кстати, с автографом. Он был весь исполосован ножом. Отдельные полоски бумаги оторвались от стены и свисали вниз. Через весь плакат жирными красными буквами было написано: «Сука».

Он вопросительно посмотрел на Эмму Ривз. Та указала влево, поверх белого кожаного кресла. Там висел еще один постер, взятый в рамку. На нем Гея была в топике и кожаных джинсах. Поверху надпись «Турне Откровений». Через весь постер, теми же красными буквами, пролегли другие слова: «Люби меня или умри, сука».

Над камином, на самом видном и почетном месте, висело увеличенное изображение губ, носа и глаз — в зеленой гамме. Подпись гласила: «Лицом к лицу с Геей». Этот плакат тоже украшал автограф. И, как и первый, этот тоже был исполосован ножом. Жирными красными буквами на нем было выведено слово «Дура».

Батчелор смотрел на эти плакаты, на свисающие полоски бумаги, на красную краску, и ему с каждым мгновением становилось все тревожней на душе. Он выглянул в окно: за стеклом был унылый, серый день. На соседском дворе перед гаражом на веревке болталось белье. Где-то внутри шевельнулось дурное предчувствие. За время работы в полиции он бывал в самых разных ситуациях, но в данный момент это было нечто новое. Он едва ли не кожей ощущал присутствие зла. И это страшило его.

Рядом метнулась какая-то тень, и он отпрыгнул в сторону. Тень оказалась бирманской кошкой, которая подозрительно разглядывала его, выгнув спину.

— Вы только взгляните, что здесь! — крикнул им сверху второй офицер, производивший обыск.

Батчелор, а вслед за ним Эмма Ривз и Ник Николл тотчас бросились наверх, в направлении комнаты, на которую он указывал. Едва переступив порог, они оказались в чем-то вроде музея или святилища. Впрочем, здесь тоже недавно кто-то дал выход своему гневу.

На полу валялись манекены, какие обычно выставляют в витринах, завернутые в прозрачный пластик и перемазанные красной краской. Постеры с автографами на стенах порваны и испещрены надписями. Диски, билеты на концерты Геи, бутылки ее фирменной минеральной воды, разбитый стакан из-под мартини и сломанная пополам удочка — все это в числе прочего мусора валялось на полу, на котором, словно кровь, растеклась красная краска.

Кое-какие вещи оставались в стеклянных витринах, хотя и их было почти невозможно рассмотреть из-за намалеванных красной краской по стеклу ругательств: «Сука, дура, умри, люби меня, я тебя проучу, стерва гребаная».

Эмма Ривз обвела изумленным взглядом комнату.

— Ну и коллекция! Даже не верится.

— Ты тоже фанатка Геи? — спросил ее Ник Николл.

Эмма энергично кивнула.

— Сэр!

Все трое как по команде обернулись. Их позвал Бретт Уоллес, один из участников обыска. Лицо его было пепельно-серым. Эти офицеры видели всякое, так что испугать их чем-то практически невозможно. Но этот явно был чем-то напуган.

— Этот дом только что стал местом преступления, — сказал он. — Мы обязаны его закрыть, опечатать и ничего здесь не трогать.

— Что вы нашли? — спросил Батчелор.

— Сейчас покажу, — ответил Уоллес.

Они спустились вниз и проследовали за ним в кухню, идеально чистую, но с устаревшей мебелью и домашней техникой. Там стояли два других офицера, причем вид у обоих был явно растерянный. Уоллес указал на открытую дверь, и Батчелор, а за ним и эти двое подошли к ней ближе. За дверью была крошечная кладовка, которую почти полностью занимал морозильный ларь. Крышка его была поднята. На полу лежало несколько готовых замороженных блюд из супермаркета, пара пакетов замороженных сосисок и три куска льда в ванночках, какие обычно берут на пикник.

— Загляните внутрь, — сказал Уоллес и поманил, мол, подойдите ближе.

Гай Батчелор осторожно сделал пару шагов вперед и заглянул в ларь. И тотчас в ужасе отшатнулся.

— О господи! — прошептал он.

— Черт возьми, где ее носит? — рявкнул Ларри Брукер на Барнаби Каца, отвечавшего за актерский состав. Они стояли рядом с дверным проемом в Банкетном зале Павильона. Тридцать актеров, включая всех остальных звезд — а это Джадд Халперн, Хью Бонневилль, Джозеф Финнс и Эмили Уотсон, — сидели вокруг стола, томясь ожиданием и исходя потом в старинных многослойных костюмах и париках. Все софиты были включены, придавая сидевшим некое загадочное свечение, а заодно грозя поджарить их до румяной корочки.

Стол на время сколотили заново. А над ним, в потолке зияла пусть небольшая, но дыра — в том месте, где еще двадцать четыре часа назад висела люстра.

Кац беспомощно вскинул руки и пожал плечами. За последние несколько дней постоянной нервотрепки, казалось, его залысины сделались еще заметнее.

— Я двадцать минут назад постучал ей в трейлер, и чей-то голос крикнул мне, что она выйдет через пару минут. — С этими словами Кац оправил наушники и спросил: — Джо, ну как там, случайно, не видно Гею?

Брукер посмотрел на часы.

— Не двадцать минут назад, Барнаби, а тридцать. Ох уж мне эти примадонны! Убить их мало! Чертовы актриски! Это надо же, заставлять нас ждать целых полчаса! — И он повернулся к режиссеру, Джеку Джордану: — Джек, ты представляешь, во сколько нам обходятся эти тридцать минут?

Джордан философски пожал плечами. Он уже давно привык иметь дело с гордецами и себялюбцами по обе стороны объектива, и потому воспринимал такие вещи с непробиваемым спокойствием. С гривой выбивающихся из-под бейсболки седых волос этот ветеран съемочной площадки был похож на древнего прорицателя и ясновидящего и, верный этому образу, оставался невозмутим. Потому что без этого никак. Им предстояло снять самый важный эпизод фильма, а поскольку в нем были задействованы все до единой их звезды, то и самый дорогой. Можно сказать, на вес золота.