Дин Кунц - Апокалипсис Томаса

Нас хоронят, когда мы рождаемся. Мир — это кладбище с могилами занятыми и могилами будущими. Жизнь — период ожидания встречи с могильщиком.

И хотя принципиально это правильно, вы не увидите такой надписи на кружке в кофейне «Старбак», как не напишут на ней слов «КОФЕ УБИВАЕТ».

Перед приездом в Роузленд я пребывал в скверном настроении, но не сомневался, что скоро приободрюсь. Так случается со мной всегда. С какими бы ужасами ни приходилось мне сталкиваться, по прошествии какого-то времени я становлюсь веселым, как шарик, надутый гелием.

Я не знаю причины этого веселья. Возможно, я и живу для того, чтобы ее понять. И как только я осознаю, почему могу найти юмор в чернейшей тьме, могильщик тут же позвонит мне, и настанет время подбирать гроб.

Впрочем, я сомневаюсь, что меня похоронят в гробу. Небесная канцелярия планов на жизнь — или как там она называется — вроде бы решила максимально усложнить мое путешествие в этом мире абсурдом и насилием, которое с такой гордостью творят представители рода человеческого. Скорее, злобная толпа демонстрантов, требующая прекратить очередную войну, оторвет мне руки-ноги, а потом побросает и оторванное, и оставшееся в костер. Или меня раздавит «Роллс-Ройс», за рулем которого будет сидеть защитник прав бедняков.

В полной уверенности, что сомкнуть глаз мне не удастся, я уснул.

В четыре часа февральского утра мне снился Освенцим.

Столь характерная для меня веселость еще не вернулась.

Разбудил меня знакомый крик, донесшийся через раскрытое окно моих апартаментов в гостевом домике Роузленда. Серебристый, как звуки волынки в музыке кельтов, крик этот нес печаль и страдания сквозь ночь и леса. Он прозвучал еще раз, уже ближе, потом третий — в отдалении.

Крики эти укладывались в считаные секунды, но так же, как в две предыдущие ночи, услышав их, заснуть я уже не мог. Каждый такой крик напоминал оголенный провод, подключенный к моей крови, передающий заряд по всем артериям и венам. Я никогда не слышал звука, вобравшего в себя столько одиночества, и он вселял в меня ужас, объяснить который я не мог.

В эту ночь крик вырвал меня из нацистского лагеря смерти. Я не еврей, но в кошмарном сне стал евреем и боялся умереть дважды. Во сне представляется вполне логичным умереть дважды, но не в реальной жизни, и этот жуткий ночной крик разом выпустил воздух из яркого сна, оставив после себя темноту.

Нынешний владелец Роузленда и все, кто работает у него, в один голос твердят, что источник этого тревожного крика — гагара. Они не демонстрируют невежество и не лгут.

Я не собираюсь обижать моего хозяина и его подчиненных. В конце концов, я многого не знаю, потому что вынужден ограничивать информационный поток. Все увеличивающееся число людей стремится меня убить, и я вынужден сосредотачиваться на выживании.

Но даже в пустыне, где я родился и вырос, есть пруды и озера, созданные человеком, которые вполне пригодны для жизни гагар. Крики этих птиц меланхоличны, но нет в них такого одиночества, и каким-то странным образом они вселяют надежду, а не отчаяние.

Роузленд — частное поместье, расположенное в миле от калифорнийского побережья. Но гагары — это гагары, где бы они ни гнездились. Их крики не меняются в зависимости от облюбованного ими места. Они птицы — не политики.

Кроме того, гагары не придерживаются какого-то временно́го графика. Эти же крики раздавались между полуночью и зарей, всегда до первых солнечных лучей. Я и раньше отметил, что чем ближе к началу нового дня раздавался первый в ночи крик, тем чаще он повторялся в оставшиеся часы темноты.

Я отбросил одеяло, сел на кровати и произнес: «Убереги меня, чтобы я мог служить Тебе», — утреннюю молитву, которой научила меня бабушка в далеком детстве.

Перл Шугарс профессионально играла в покер и частенько сидела за одним столом с карточными акулами, которые, проигрывая, не улыбались. Они не улыбались и когда выигрывали. Моя бабушка крепко выпивала. В огромных количествах ела свиной жир. В любом виде. Будучи трезвой, бабушка Перл гоняла так быстро, что в некоторых юго-западных штатах копы прозвали ее Перл-Педаль-В-Пол. Однако прожила она долго и умерла во сне.

Я надеялся, что эта молитва сработает для меня так же хорошо, как срабатывала для нее, но в последнее время у меня вошло в привычку к первой просьбе добавлять еще одну. В это утро она прозвучала следующим образом:

— Пожалуйста, не позволяй никому убить меня, засунув мне в горло злобную ящерицу.

Возможно, кому-то такая просьба, обращенная к Господу, покажется странной, но один здоровенный психопат однажды пригрозил, что засунет мне в глотку экзотическую острозубую ящерицу, приведенную в бешенство дозой метамфетамина. И он бы своего добился, если бы мы не находились на стройплощадке и я не додумался использовать в качестве оружия баллон с изоляционной пеной. Он пообещал найти меня, отсидев срок, и покончить со мной, воспользовавшись услугами другой ящерицы.

В иные дни, во всяком случае, в последнее время, я просил Господа избавить меня от смерти в гидравлическом прессе, сминающем на свалке корпуса автомобилей, просил, чтобы убийца не пустил в ход гвоздевой пистолет, просил, чтобы Он никому не позволял привязать меня к мертвецам и бросить в озеро… Просто удивительно, что в прошлом мне удалось выбраться изо всех этих передряг, но я совершенно логично сомневался, что мне бы вновь повезло, окажись я еще раз в аналогичной ситуации.

Меня зовут не Счастливчик Томас. Я Одд Томас.

Это правда. Одд.

Моя прекрасная, но сумасшедшая мать заявляет, что в свидетельстве о рождении они собирались записать меня Тоддом. Мой отец, который бегает за молоденькими девушками и продает недвижимость на Луне — пусть из комфортабельного кабинета на Земле, — иногда говорит, что они и хотели назвать меня Одд.

В этом вопросе я склонен верить моему отцу. Хотя, если он не лжет, ничего правдивее он никогда не говорил.

Душ я принял вчера, перед тем как лечь спать, поэтому оделся без промедления, чтобы быть готовым… к чему угодно.

По мере того как день сменялся днем, у меня крепло ощущение, что Роузленд — ловушка. Я чувствовал скрытые западни, знал, что один неверный шаг — и земля разверзнется, чтобы поглотить меня.

И хотя мне хотелось уйти, мне не оставалось ничего другого, как подавить в себе это желание, будучи в долгу перед леди Колокольчик. Мы вместе пришли сюда из Магик-бича, расположенного севернее, где меня пытались убить несколькими разными способами.

Долг не требует зова, достаточно и шепота. А если ты слышишь зов, что бы ни случилось, у тебя не будет повода для сожалений.

Сторми Ллевеллин, которую я любил и потерял, верила, что этот раздираемый злобой мир — тренировочный лагерь, подготовка к великому приключению, которое ждет нас между нашей первой и вечной жизнями. Она говорила, что мы поступаем неправильно только в одном случае — оставаясь глухи к долгу.