Екатерина Шварцбраун - Куда убегает ваш утренний кофе?

Не так давно он рассказал, что разъяснение «Сестры Милосердия» о психических расстройствах оказало на него огромное влияние. Он считает, что эти разъяснения нужно знать каждому сумасшедшему, чтобы он смог понять, на каком он свете, и что ему делать. Действительно, эти чугунные методические указания разработаны сумасшедшим для сумасшедших — сумасшедшим посрамленным и испившем позора — для сумасшедших неузнанных, свободных, и вольных словно птицы — настоящих негуманоидных шпионов, алмазных космонавтов, которых никто никогда не раскроет. На всякий случай — вдруг вам пригодится — вот они:

ПСИХИЧЕСКИЕ РАССТРОЙСТВА

— А что это у вас в горле, цветок?

— Цветок.

— А над ним что за диск?

— Это огонь пламени.

— Аах огонь пламени. Понятно. Четвертый, четвертый, седьмой.

Приветствую. У нас тут в горле огонь пламени. Да, да, да. Жду.

Некоторое время назад, на одной из медицинских консультаций Сестра Милосердия рекомендовала пациенту симулировать острое психическое расстройство. Последовавшие за тем события заставили нас задуматься о том, насколько уместна была эта рекомендация, и даже провести практические исследования данного вопроса. Основываясь на проведенных испытаниях, Сестра Милосердия вносит поправку в приведенную выше рекомендацию: практиковать следует не симуляцию психического расстройства, но его эмуляцию.

Что же такое психическое расстройство и зачем его эмулировать?

По определению современной психиатрии, психоз есть психическое нарушение, связанное с серьезной деформацией восприятия действительности. Мы не знаем, что подразумевается под действительностью в этом емком определении, да это и не важно. Главное, что здесь подразумевается наличие диагноста, т. е. эксперта, способного зафиксировать деформацию. Иначе говоря, о психическом расстройстве можно говорить в тот момент, когда в действительности носителя расстройства появляется некоторая внешняя инстанция, утверждающая деформированное восприятие носителя, сила, не принадлежащая к его действительности и им не учтенная.

Откуда же в действительности может оказаться эта внешняя инстанция, и как она приобретает силу?

Внешнюю действительность можно рассматривать как набор метафор или знаков, отсылающих нас к тому, что находится за ними. Структурирует ли сознание этот хаос в соответствии со своим актуальным состоянием или природа открывает наблюдателю ту свою часть, которую он может воспринять — совершенно не важно. Сознательно ли или бессознательно — человек совершает ритуал, соответствующий окружающим его знакам. Переживая трагическое несоответствие проявленного во-вне, реализованного — проявляющему и реализующему, сознание непрерывно стремится установить между ними тождества. Чем больше власти испытатель делегирует внешнему, чем большую сообщает ему силу, тем больше такое приближение. Конечно, это опасный процесс — мы рискуем потерять контроль над ситуацией и попасть под влияние тех сил, которые освободили. Установление непрерывного тождества — выстраивание многообразия вдоль силовых линий — не имеет отношения к текущему времени, в которое погружен испытатель. Сознание, интерпретируя метафоры, прибегает к тысяче уловок, желая остановить, оставить в «сейчас» то, что ему не принадлежит. Движение в непрерывно деформирующемся пространстве интерпретаций похоже на хождение по болоту — остановиться на текущем нельзя, необходимо делать следующий шаг. Отворачиваясь, мы всегда оставляем за спиной чудовищные вещи.

Смешивая знак и то, на что он указывает, носитель расстройства с готовностью принимает метафоры за чистую монету, что дает ему несравненное ощущение ежесекундного соответствия. Субъект растворяется, отдается во власть играющих внешних сил. Такая практика может быть методом исследования этих сил (если ее цель исследовать их). Опасность заключается в том, что подпадая под их чары, исследователь может забыть об исследовании, а сирены все будут петь. Если исследователь контролирует процесс, то, как бы далеко он ни зашел, не найдется такой внешней силы, которая зарегистрировала бы «деформацию» его мира. Если контроль утерян — такая сила непременно так или иначе появится. Здесь способ борьбы с нежелательным заключается в его правильном усвоении — такая внешняя инстанция должна быть утверждена в сознании исследователя и выполнять функции контролера и учетчика.

Эмуляция психического расстройства может быть рекомендована как полезное и познавательное упражнение, без особых противопоказаний.

Следовать этим простым и ясным рекомендациям оказалось не так-то просто. Я объяснила, что надо делать, чтобы опять не попасть в сумасшедший дом, но всё равно опять туда попала. Наш Гейдельбергский друг добился аналогичного результата.

Дело в том, что я каждый раз бросала пить нейролептики месяца через 2–3 после выхода из больницы. Объяснить, почему, человеку, который их не пробовал, практически невозможно. Могу сказать только, что от них было очень плохо. Человек, который пытался устроить меня на работу, когда я ещё пила таблетки, рассказывал знакомым примерно так: «Я привел ее в фирму. Все были очень рады, очень дружелюбны. Проблема была только в том, что она молчала. Я имею в виду, что за весь визит она не сказала ни слова. Если бы она хотя бы подняла палец кверху и сказала, например: „Вот лампа!“, ее бы взяли на работу. Но она молчала.» Так получалась, что пока я пила таблетки, то не могла найти работу. Пока их не бросала. И так бы и продолжалось до сих пор, если бы, наконец, мой дорогой доктор не нашел таблетки, которые хоть как-то, но можно было терпеть. Какие-то два года тяжелой депрессии, и я выкарабкалась. Нейролептик называется рисполепт.

Ничего не бывает задаром: за эти годы я стала унылой теткой с любовным романом в метро и растолстела на 20 килограмм, вы видели такое сто раз.

Елена Косилова в своем замечательном культурологическом анализе истории психиатрии пишет о нашей физиологической «таблеточной» психиатрии:

Несмотря на методологически очевидную беспомощность теоретической психофизиологии, физиологическая психиатрия занимает практически господствующее положение среди других ветвей психиатрии. В некоторых странах (США) с ней конкурирует психоанализ, в других, таких как Россия, она долгое время не имела никакой альтернативы. Причины ее торжества, очевидно, в том, что частные открытия этой науки сокрушительно эффективны. Лекарства для терапии тяжелых психических расстройств встретились почти случайно, но они позволили снять тяжесть почти любых тяжелых состояний. (Нужно обратить внимание в этой связи, что, хотя лекарства в случае разных диагнозов имеют на первый взгляд разные названия, по происхождению почти все они — нейролептики, т. е. сильнодействующие успокоительные, снимающие все симптомы простым уменьшением активности мозга).