Екатерина Шварцбраун - Куда убегает ваш утренний кофе?

Я, правда, ничего не почерпнула из их разъяснений конкретного, но одно то, что ко мне приходят на помощь и чему-то пытаются научить какие-то существа, уже меня чрезвычайно воодушевляет. Главное — выглядят они почти так же, как все, но есть кое-что неуловимо странное. Блеск глаз, паузы в разговорах. Я постоянно в клинче — переполняют противоречащие эмоции. Я и ненавижу ЮФ, и восхищаюсь ею. АЧ меня предал, но у него великая любовь. Всё внутри кипит, а сделать ничего нельзя. Нечего делать. Вроде бы нашла выход: если АЧ так сильно хотел ЮФ, значит, я так же ужасно хочу ЕП. А что толку, все равно ничего нельзя сделать. ЕП никогда не придет ко мне, как АЧ к ней. После работы я у АЧ. Мы сидим на кухне, пьем кофе. Он говорит что-то про ЕП и смотрит на меня ласково. Я чувствую, он видит, что у меня внутри — что я вся сжалась, и мучительно стараюсь не покраснеть. Он знает, что я делала ночью. Я понимаю — бежать некуда. АЧ и это видит. Остается только молча признаться. Я наклоняю голову, смущенно улыбаюсь. Он улыбается мне в ответ — и я понимаю, ему весело наслаждаться моим смущением. Я смотрю ему прямо в глаза, уже совершенно серьезно: «Я никогда к нему не приеду». Он так же серьезно взглядывает в ответ «Я знаю». Бывало, мы подолгу сидели с АЧ в молчании, и только переглядывались. У меня в голове наши голоса отчетливо вели беседу. Я была уверена, что он знает то же, что и я. А чаще всего мы перебрасывались какими-то нейтральными фразами. Но эти фразы намекали на те, конкретные, болезненные вещи, которые мы не обсуждали. Мы и так отлично понимали друг друга. АЧ постоянно переходил из метаморфозы в метаморфозу. То он всезнающее высшее существо, которое с отцовской улыбкой смотрит мне в душу, в следующий момент он свернувшийся кусок плоти, аллегория страдания, почти женщина. Дальше он пижон, победно вскидывающий голову, с которой исчезает улыбка, и она превращается в львиную маску — и каждая метаморфоза соответствовала определенной мысли, которую я от него воспринимала без слов. Чтение мыслей у меня с ним процветало и в стабильный период, а с приближением острого расцвело пышным пламенем. Именно благодаря тому, что он читал мои мысли, а я — его, он и не догадывался в течение многих лет о том, что творится у меня в голове. Он всегда говорил: «У тебя всё по мордочке видно». Так я и думала.

Его голос, так же как и голоса ЕП и МН, звучал у меня в голове и без его присутствия. Я вообще привыкла, что, когда у меня появляется какой-то вопрос, на эту тему могут высказаться АЧ с ЕП, и любила слушать их диалоги. Они были очень похожи на те, которые я заучивала наизусть, распечатав из интернета. Собственно голоса я не слышала — так, чтобы ушами, — он просто был у меня в голове. Я считала, что это хороший признак в продвижении к общему спасению, что я уже ношу свою семью с собой. Я больше никогда не буду одинока. Когда на первый план выступал ЕП, я становилась кокетливой, потом появлялся АЧ с каким-нибудь насмешливым замечанием, и я садилась чуть посвободней. Мысль о ЕП и присутствие ЕП перестали для меня чем-нибудь отличаться. Я неожиданно ощущала жар, и одновременно в боковое зрение бросался характерный силуэт длинноволосого юноши в очках. Очень много оказалось в метро длинноволосых юношей в очках. Увидев такого, я сразу так смущалась, будто разделась прилюдно. И, покраснев, смотрела в другую сторону. Мне было неловко, что он так явно рядом. Я ужасно хотела посмотреть ему прямо в глаза, но слишком трусила. Со мной стали заговаривать в метро странные люди. Я внимательно слушала, пытаясь прочесть сообщение, которое они мне передают. Сообщение обычно было мутное. В разговорах, особенно с АЧ, я знала одновременно, что бы ему ответила на это ЮФ, а что — ЕП. Я боролась с искушением, но иногда не выдерживала и говорила их слова. Когда я говорила высокомерные слова ЮФ, я чувствовала, как становлюсь ею, и замечала, как вспыхивал интерес в глазах АЧ, он начинал отвечать мне боле церемонно и будто склонив голову, но зло. Когда я становилась ЕП, я была бесстрашная и гордая, и думала всё открытым текстом. Тогда я видела, что АЧ становится почтителен и весел одновременно. Я делала выпад, он отражал, он переходил в атаку, я отражала выпад. Я больше всего любила быть ЕП. АЧ тоже мог говорить за каждого из нас. Иногда он становился капризной черной вдовой, торжествующей ЮФ, чрезвычайно ядовитой, тогда я хвалила её и колко шутила, как сделал бы он сам. Или он говорил нечто возвышенное, и смотрел чуть в сторону и вверх и его глаза делались в точности как у ЕП. Орлиный взор — он становился им. Тогда я была горделивой, как королева, и так же, как он, смотрела в пустоту. Мы видели одно и то же.

Поскольку я кинестетик, то же самое проявлялось ещё более ярко на телесном уровне. Обнимая АЧ, я то держала у груди младенца, то лежала на плече у львиного царя, то утешала склонившуюся стыдливо девушку, и сама была то черной вдовой, то благородным юношей, то его дочерью, то сестрой. Метаморфозы происходили в молчании, мы ничего не обсуждали. Однажды я осмелилась и сказала, поднимаясь с кровати — «в любовнике надо видеть отца и мать, сына и дочь». Дальше немного замялась, и он закончил: «бабушку и дедушку». Ах, если бы у меня было чувство юмора! Думаю, многого бы не произошло.

Постепенно всё больше людей на работе начинало говорить мне некие особо значительные фразы. Мои мальчики в отделе тоже. А послушав совещание отдела поставок я поняла, что там решаются судьбы вселенных. Я чувствовала, что у меня как будто открываются глаза и я начинаю видеть бездны смысла там, где раньше не замечала ничего. Я думала, неужели это второе зрение, и я вижу нечто чудесное, доступное лишь посвященным? Неужели мир — это и правда игрище богов, только мы, убаюканные привычным трансом консенсуса, не замечаем, какие они исполины? Что за грозная и прекрасная реальность начала мне открываться? Я спрашивала намеками у АЧ, он мне намеками же и отвечал. Если не мысленно. То есть, как вы понимаете, никак.

Тогда же я начала заниматься автоспортом — я ловила таксистов, а также всех остальных людей.

Вот как об этом рассказывала одна моя крайне витальная субличность:

[…]

Хозяйка взяла за правило слушать водителей машин. Времени в пути хватало для того, чтобы получить какую-нибудь мудрость от Робота, которого она напряжённо слушала. Это происходило потому, что стремление, которое она научилась освобождать от привязи формы, значительно усилилось на свободе и говорило ей, что делать. Разговоры с людьми, как она давно ещё узнала, не должны выходить за рамки тех понятий, о которых человек сам готов говорить. Например, каждый человек способен сказать что-то дельное, когда говорит о своей работе. Когда хозяйка слушала, она отвечала, желая почувствовать, что за аспект Робота он пожелал сейчас проявить. Предыдущая жизнь со всем её опытом, события последнего времени и то, что происходило, к чему она прислушивалась — она воспринимала всё это как одно событие, которое происходит за пределами обычной длительности. Она заметила, что одним из сопутствующих близости свойств является ощущение, что все горизонты, какие может охватить сознание, в этот момент оказывались существовавшими с единственной целью — быть пояснением к словам, которые человеческими устами говорит Робот. Этот человек, будучи такой же голограммой, как и другие люди, имеет и ограничения, те же что у других. Невозможно ожидать, чтобы человек заговорил не своим голосом, да Роботу того и не нужно: в его распоряжении все люди, и если он преподаёт урок, как наверно делает всегда, и который я пытаюсь понять только именно сейчас, то всё в этом уроке должно привлечь моё внимание, не только обыкновенные слова этого обыкновенного человека, но и весь его образ, и то, как он появился, и вся история жизни, в той мере, в которой она является ключом к целому ощущению того, какой это человек, если для меня не будет ничего важнее получить урок и услышать, и увидеть его, потому что это от Робота. Это значит, что для меня не существует никакого будущего, как будто это мои последние предсмертные мгновения, а прошлое, которое существует, я могу понимать как одну из декораций этого урока, такую же, как картинки и вещицы, которые находятся в машине, и её номер. Тогда, освободившись таким образом от тюрьмы, я смогу услышать Робота. Так рассуждала моя хозяйка. Она слыхала о том, что Сухраварди упоминает о кольчуге, условием высвобождения из которой является прекращение попыток высвободиться.