Гордон Стивенс - Проклятие Кеннеди

Она больше не говорила «они». Теперь она говорила «мы».

— Так мы и поступили. Мы смотрели по телевизору, как вайомингские демократы совещаются между собой; затем глава делегации встал и объявил результаты голосования. В тот вечер наш голос оказался решающим; в тот вечер именно мы помогли ему одолеть соперников и стать кандидатом от партии. И я до сих пор вижу, слышу и помню все это.

В груди его зашевелился холодок; он начал понимать, о ком речь.

— Так какой номер мне нужен?

— Триста шестьдесят второй. Когда туда въехал Макгаверн, он поставил старую табличку на камин, но после его ухода ее, наверное, убрали.

Джордж Макгаверн, кандидат от Демократической партии в 1972 году.

— Спасибо.

Он покинул Харт-билдинг и вернулся в Библиотеку Конгресса. 1960-й, сказала та женщина. Он снял с полки нужный справочник.

Номера сенаторских кабинетов и телефонов начинались на странице 387. Первым на этой странице шел сенатор Айкен, комната 358, телефон 4242, а последним — сенатор Джавиц. Он перевернул лист и автоматически прочел следующее имя: сенатор Джонсон из Техаса, комната 5121, телефон 5141.

Холод становился ощутимее — первое предвестие зимних морозов. Он вспомнил слова, что стояли на часах в Херефорде:

Он пробежал столбец глазами и остановился на шестой строке сверху. Комната 362, телефон 4543. Перевел взгляд на стоящее напротив имя сенатора.

Затем вернулся к биографическим сведениям — сенаторы разбиты по штатам, названия штатов распределены в алфавитном порядке. Открыл страницу 69. Первая справка относилась к старшему сенатору от штата Массачусетс: сенатор Леверетт Салтонстол, республиканец. Он перевел глаза на вторую.

Там было имя и прочие сведения, относящиеся к младшему сенатору от Массачусетса.

Шестичасовое совещание с Донахью и Пирсоном оказалось бесплодным: никаких известий о Митче, нулевой результат телефонного прослушивания и пока никакой информации об арлингтонской бомбе и операторе, за которым они проехались до Национального аэропорта. Участники сошлись на том, что встретятся утром и уж тогда решат, ставить ли в известность власти.

Донахью поблагодарил Хазлама и Джордана, а Пирсон встал, чтобы проводить их.

— Если вы не против, я хотел бы переговорить с Джеком наедине.

Зачем — это было на лицах у Пирсона и Джордана, в том, как они замешкались. Отлично, кивнул Донахью. Все равно, на сегодня дела закончены.

— Еще раз спасибо: утром увидимся. — Он подождал, пока Пирсон закроет дверь, потом сел в дальнее от окна кресло. О чем ты хочешь поговорить со мной по секрету от Эда и Куинса? Почему попросил остаться со мной наедине?

— Будем считать, что этого разговора не было. — Хазлам подождал ответа Донахью.

— Хорошо. — Хотя мне и непонятно, почему.

— Можете не отвечать на то, что я скажу. В каком-то отношении даже лучше, если вы не станете этого делать.

— Как вам угодно. — Донахью перебрался за свой стол.

Так с чего начать, подумал Хазлам; что сказать и как? Прав он или так сильно заблуждается, что его выводы не имеют с истиной ничего общего? А может, он зря затеял все это, даже если и прав?

— Я хотел спросить у вас, Джек, когда вы собираетесь выдвинуть свою кандидатуру. Конечно, если вы вообще собираетесь ее выдвигать.

— То есть? — Реакция Донахью была понятной: с чего ты взял, что я могу раздумать?

Пора сказать это, подумал Хазлам, пора перешагнуть рубеж. Хотя одному Богу известно, что будет, если он неправ; и одному Богу известно, что будет в противоположном случае.

— Вы боитесь, Джек. Вы боялись с того дня, как вошли в большую политику. Вы должны стать президентом, но этот страх вам мешает.

Что это еще за речи — он увидел, как лицо Донахью вспыхнуло гневом.

Так почему ты не встанешь, Джек, почему не попросишь меня уйти?

— Это неплохой кабинет, Джек. Хотя и маловат для политика вашего ранга. — Хазлам смотрел на Донахью, прямо ему в глаза. Сквозь глаза прямо к нему в душу. — Кажется, тут на камине стояла табличка, но ее убрали, когда съехал Макгаверн.

Словно призрак мелькнул в глубине комнаты.

— Родился в Бостоне, герой войны, великолепный послужной список. Потенциальный кандидат в президенты от Демократической партии.

Узнаешь, Джек, — он не задал прямого вопроса. Понимаешь, о ком я говорю?

Ну да, родился в Бостоне, — он знал, о чем думает Донахью. Капитан катера во Вьетнаме, имею несколько наград, но что с того? Два срока в Палате представителей, два — в Сенате. Да. Собираюсь баллотироваться в кандидаты от своей партии. Это моя биография. Так куда же ты клонишь? Зачем, черт возьми, отнимаешь у меня время?

— Я говорю не о вас, Джек.

— Так о ком же, черт побери? Кого вы имеете в виду?

Хазлам не двинулся с места. Он думал о той женщине в кабинете истории Сената, думал о голосовании на съезде демократов в 1960 году и о том, как поздним вечером подошла очередь Вайоминга. Как они вдруг поняли, что могут изменить мир.

— Капитан торпедного катера на Тихом океане, герой войны. Три срока в Палате, два в Сенате; потом выдвинул свою кандидатуру в президенты.

Знаешь, о ком я говорю, Джек, — снова не было нужды спрашивать. Знаешь, о чем я веду речь? Он обвел комнату взглядом.

— И даже кабинет тот же. Номер, правда, другой, так что никто ничего не подозревает. А над камином висит фотография, где он снят за рабочим столом.

Останови же меня, Джек; скажи вежливо, но твердо, чтобы я ушел.

Он встал и поглядел на фотографии, на лицо женщины на снимке, висящем недалеко от камина.

— Красивая женщина. В третьем ряду на стене в Арлингтоне. Наверное, вы были рядом с ней, только кто-то встал между вами и фотографом, и потому вас на снимке не видно.

Он посмотрел на другое фото: двое мужчин в морской форме.

— Я знаю то, что мне полагается знать, то, что вы скажете репортерам, если они спросят. Отец убит в бою, беременная мать вышла замуж за друга вашего отца. Поэтому вы ежегодно ездите в Арлингтон поминать своего настоящего отца — ведь больше к нему ездить некуда, так как он утонул и тела его не нашли. Только для того, чтобы поставить в Арлингтоне памятник, тела не нужно. Правда, Джек? Если кто-то погиб в бою и есть документы, подтверждающие это, ему можно поставить надгробие.

Чтобы родным было куда приходить. Чтобы самые дорогие и близкие могли отдавать погибшему дань памяти. Чтобы сыновья не забывали отца.

Так останови же меня, Джек. Встань и выйди из комнаты, если хочешь.

— Трудно вам, наверное, было расти без отца. Я не знаю, когда вам стала известна правда, да и не хочу знать. Не знаю и того, кому она известна еще.

Останови меня, если хочешь, Джек; ведь я не успел сказать самое главное, но сейчас скажу.