Алексей Евдокимов - Слава богу, не убили

— Лай, — хмыкнул Яцек. «Врешь».

Что интересно, Кирилл и сам не знал, врет он или нет.

«Мо́я дзевчина»… Ну-ну.

— Где находился с сентября прошлого года по этот май?

— В Великобритании.

— С какой целью?

Кирилл вздохнул:

— С познавательной…

Снова украдкой попытался потереть саднящие запястья. Звякнуло.

— Что там делал?

— Жил. Работал.

Про табуретку, привинченную к полу, оказывается, правда. Неприятно голое, с минимумом мебели помещение — видимо, специально для допросов. Духота, словно усиливаемая щедрым солнцем за окном — без штор, но с фигурной, крашенной белым решеткой.

— Где работал?

— На стройке. На дорожных работах. В прачечной.

— Легально? Имел разрешение?

Кирилл втянул в себя все еще скапливающуюся во рту, вкусом напоминающую теплый лед кровь:

— Не имел.

— Как был выдворен?

— В нашем общежитии проверяли документы. Увидели, что у меня виза туристическая, и та просрочена…

У рослого грузного опера широкое щекастое лицо, которое казалось бы даже добродушным, если б не застывшее на нем неприятное безволие, не мутновато-бессмысленные глазки.

— Когда тебе выдали визу?

— В прошлом э-э… июле…

— Почему тогда уехал в сентябре?

— Летом работал.

— Где?

— В Москве. В коллекторском агентстве. Вне штата.

— Каком агентстве?

— «КомБез». «Агентство коммерческой безопасности».

— Скрипучей бритвой щек мешочки брея… — бормотал Кирилл, полоща «жиллетт» под бесконтрольно меняющей температуру, норовящей перекрутиться шнурком струей, и снова с отвращением принимаясь за потрескивающую стерню. — Хрипучий брюшковатый обормот…

— Он думает, что убивает время, — подхватил Юрка, шлепая мимо ванной на кухню. — Но время знает, что наоборот… [2] Стихи Л. Лосева. Слышь, че пишут…

— Где?

— В Сети. Какие-то эксперты предсказывают, что у нас тоже кризис будет. Еще хуже, чем у америкосов. Нефть типа падает и дальше будет падать, ниже пятидесяти упадет…

— Враги это пишут, — Кирилл с клацаньем бросил бритву в стакан, выкрутил ручку на холодную до отказа и стал плескать на морду. — Это все пиндосами проплачено… — объяснил он самому себе, закрывая воду и сдергивая с держателя полотенце.

— А прикинь, правда, — Юрис брякнул дверцей холодильника. — Лопнет бубль, «бентли» будут распродавать за копейки, в бывших бутиках откроются секонды… Закат гламура, конец прекрасной эпохи…

— Ну, прикупишь себе «бентлю»… за копейки… — Кирилл принюхался к сырому полотенцу и кинул его в мусорную корзину. — Если кризис до кучи по фотостокам не лупанет… — он зевнул, помотал дурной башкой, выключая свет в ванной. — Ты не парься: понты у нас не переведутся никогда. Эпоха тут ни при чем. И цена барреля… — в открытое окно кухни наносило дворовые звуки и запах жареной картошки. — Как будто пальцы — они только от стабильности растопыриваются… Че, забыл все эти «благотворительные круизы» начала девяностых с блюющими спонсорской икрой попсюками — когда трупы пенсионеров примерзали к полам неотапливаемых хрущоб?..

Хома метнул в мусорник звякнувшую пробку и протянул ему очередную бутылку чешского лицензионного. Кирилл отрицательно помотал головой: хватит, на работу же надо.

«Понты — они от пустоты, — механически думал он, снимая с подставки гулко булькающий электрочайник и неловко хватая губами его носик. — Надуть ведь можно только что-то полое…»

— Я это к чему, — Юрка понес пиво в комнату. — Ты не спеши бросать свой дерьмосборник.

Шутки по поводу коллектора, которым Кирилл стал с началом своей работы на агентство по востребованию долгов, за полгода вошли в нейтральный речевой обиход.

— Почему? — Кирилл в комнате подозрительно приглядывался к поднятой с кресла майке.

— Ну так помнишь, о чем мы вчера звездели, пока эти козы не появились? — Юрис уселся за компьютер. — Весь миддл-класс наш — он же в кредит живет…

Кирилл швырнул тряпку обратно и пошел в спальню; хмурился, вспоминая. («…Миддляк — он по определению должен быть доволен собой и жизнью. Но наш миддляк, доморощенный, так свирепо демонстрирует себе и всем свое довольство, что ни хрена я ему не верю! Чего они с такой жадностью хватают все эти приметы зажиточности, от „пассата“ до холодильника — в кредит, все в кредит, как расплачиваться, неважно: лишь бы было, прямо сейчас?.. А потому что только глядя на эту тачку и на этот холодильник он сам способен поверить в то, что он — миддл…») Да, что-то звездели… Он вытащил из шкафа свежую, попахивающую стиральным порошком майку и нырнул в нее влажной нечесанной башкой.

— А прикинь — в натуре кризис? — Хома в большой комнате деловито клацал мышкой. — Повышибают их из своих офисов — они платить по кредитам перестанут. Вам, коллекторам — самое раздолье…

Нам, коллекторам… Это он меня подкалывает или правда агитирует за такую карьеру? Занялся бы сам этой байдой… фотохудожник хренов… Натянув носки, Кирилл шарил глазами по спальне.

— Поехали лучше в Лондон… — вернулся он обратно. Юрис сидел спиной к нему: правая ладонь на мышке, левая на пивном горлышке. — На хрена я визу делал?..

За визу спасибо стоило сказать Юркиным приятелям-британцам, приславшим Кириллу приглашение. С ними рижанин Хома познакомился через приятелей латвийских, уехавших на острова в общем гастарбайтерском потоке из вступившей в ЕС Прибалтики.

— Ну съездить-то съездим. А что будешь делать, когда вернешься? Или ты собирался там остаться нелегалом?

«Это вряд ли… — думал Кирилл, озабоченно озирая раззявившуюся на полу фотосумку, закиданное одеждой кресло, составленные у стены пустые пивные бутылки. — Как ни мало нравится мне препираться с неплательщиками, сомневаюсь, что собирать клубнику в Скотландии — сильно более творческое занятие…»

— Слышь, ты котлов моих не видел? — спросил он.

— Так ты че, не помнишь? — ухмыляющийся Хома обернулся от широкого, как биллборд, Риткиного монитора.

Кажется, Кирилл помнил. Из пьяного тумана извлекалась картинка, на которой никаких девок уже не было, джентльмены догонялись вискарем у реки с видом на церетелевского Петра и гигантские синие буквы «МегаФон» на крыше ЦДХ, и он, размахивая своими решительно содранными с запястья «Тиссо», объяснял громко и матерно, где именно видал все эти барские подачки…

— Что, утопил? — мрачно уточнил Кирилл.

Юрис скалился издевательски. Так — на латышский манер — Кирилл звал его в основном за глаза: с титульной нацией отношения у Лухоманова, во всех прочих случаях стопроцентного интернационалиста («У меня нет предубеждений — я ненавижу всех»), были сложные. Чтобы понять его, видимо, надо было в Латвии жить — Кирилл-то, будучи зимой у него в Риге, решительно никакой ксенофобии там не обнаружил. Если что его и смутило — то явственный и повсеместный душок блядства, ощущающийся и вне бара «Виктория», где в курящий зал, облюбованный Кириллом, Юркой и его Верой, то и дело отлучались подымить от стойки, рабочего своего места, русскоязычные девицы в сетчатых колготках на толстых окороках. Подтянувшихся со временем клиентов, немолодых лысоватых бриттов с раскрасневшимися гегемонскими рожами и громкими пропитыми голосами, выходящий из заведения Кирилл узрел позже, чем лихо уделанный ребятами сортир: по-европейски приличненький (English bar рассчитан был на туристическую клиентуру), с новенькой сантехникой, обоссан тот был полностью, включая стены. По Юркиным словам, прямыми рейсами копеечных дискаунтеров в Ригу из десятка британских городов толпами летали на выходные секс-туристы, привлеченные количеством и крайней, опять же, дешевизной здешних шалав, а в обратном направлении — гастарбайтеры.