Алексей Евдокимов - Слава богу, не убили

Разве что из малых терпилы некоторые жаловались, бывало, своим родокам, те однажды приперлись в школу разбираться, до директрисы дошли — но у Викторовны у самой никакого желания не было с «бригадой» связываться: кто такой Бурый, она представляла, и кто у него батя — тоже. Потом, правда, один чушок из шестого класса — ботан конченый, то ли жид, то ли хач, Клепа его особенно любил щемить («Че: нет денег? Меня ебет, что ли? Нет — укради! Где? Где хочешь! И попробуй стукани только! Стукач — это сразу опущенный, жося: ты не просто в дыню получать будешь каждый день, ты для всего района станешь бабой, всосал?») — из дому сбежал: и у родоков тырить ссал, и бабой становиться не хотел. Костяна потянули к «детской» инспекторше РОВД, он уже стреманулся, что за всех одному грузиться придется (ясно, Бурого батя отмажет!) и в спецприемник греметь. Но оказалось, что инспекторше это тоже на хер все не надо: бумаг кучу собирать, через комиссии какие-то проходить, — а Гилёв, терпила, пидорок, доказать-то все равно ни хера не может! Мало ли что он говорит! Жалобы-то его никто подтвердить не решился… «Если вы не воспитываете собственного ребенка и не следите за ним, не перекладывайте ответственность на школу!» — так, передавали, Гилёвская классная и ответила его предкам, когда от Клепы благополучно отвяли. Пидорка, любителя «Токио Хотеля», срочно перевели в другую школу, а «бригада» с тех пор вообще делала че хотела.

Нельзя, конечно, сказать, что среди школьных крутых Клепа был равно крут: для этого у него не хватало ни роста (171), ни веса (57), ни происхождения — никто из его родни миской не брился. Батю своего, электрогазосварщика шестого разряда, Костян вообще едва помнил, и то главным образом по пьяным многочасовым, с битьем посуды, скандалам с матерью: он нереально бухал еще до развода, еще когда варил на заводе ЖБИ и зарплату получал с полугодовой задержкой. Когда же родители разошлись (Клепе было семь), Порозова-старшего за пьянку стали последовательно вышибать со всех работ; в итоге он свалил в родную деревню в Брянской области, где с апреля 1986-го дозиметр верещал о десятикратном превышении нормы: ее, деревню, все собирались переселять, и вроде даже начали — но большинство стариков так там и осталось. К каким-то из этих родственников уже неспособный к самообеспечению батя и уехал; ни Клепина матушка, ни он сам ничего больше о нем не знали — не знали даже, жив ли. Мазер работала бухгалтером: на одной фирме стационарным, на двух других приходящим, и когда заблеванного Костяна пацаны прислоняли посреди ночи к входной двери, орала на всю хрущобу, что он такой же алкаш сраный, как отец, и кончит так же. Если матушкин хахаль пытался ей поддристывать, Костян, еле ворочая языком, обещал, что приведет пацанов и они его вообще зароют.

Что до пацанов… Нет, Бурый, конечно, ни на мотасе своем ездить Клепе не давал, ни в клуб «Бродвей» с собой не брал; да и когда братва на скамейке девок мацала, кто им всегда за пивом бегал?.. Но принадлежность к Саньковой свите давала ему главное — безнаказанность; Костяна взяли на существующую в любой стае вакансию провокатора; именно щуплый Клепыч первым подкатывался с ерзающей улыбочкой к каким-нибудь незнакомым, забредшим на район, именно он куражился насколько хватало фантазии, наслаждаясь бессилием знакомых — понаслышке или нет — с умением Бурого отволохать до кровавых ссулей, не оставив особых следов.

Между прочим, привычка никогда не делать главного самому здорово в решающий момент помогла Костяну.

Провожали в армаду Киселя. Нагужбанились конкретно: Воха сначала ломился в много лет как заколоченный киоск, под пацанский гогот лупил ногами в дверь и требовал сигареты ему продать, а потом сел пасту давить прямо на тротуаре, люди мимо ходили. Потом — уже стемнело — Бурый, Драп и Клепа добивали последнюю «Шацкую» на скамейке возле «пятерки», а Воха харю рядом на газоне плющил — проснулся как раз, когда все кончилось. Прайса тоже ни у кого не осталось. И тут на редкость удачно мудосос какой-то с собакой гулять вырулил. Причем не сразу, сука, положение свое раздуплил, хлеборезку разевать пытался: это у него, как оказалось, «Макарыч» газовый в кармане был — оттого он такой резкий сделался. Олень, бля. Санек в него же самого из этого «Макарыча» и шмальнул, когда уже по земле лошка поваляли. Мобила, правда, голимая у собаковода оказалась, «Нокия-6020», старье дешманское, и бабла всего сто сорок рубасов из кармана вынули — нормально обшмонать времени не было.

Но настроение так или иначе поднялось, перспектива появилась: срочно ломанулись в первый же магаз еще водки взять. И надо ж было этой чухарке помойной, продавщице, залупиться: покажите паспорт, лицам до восемнадцати не продаем! Воха начал было, пиная прилавок, объяснять, с кем мурцовка имеет дело, но подоспел местный волоеб с дубиналом. Кильдяич вежливо заметил ему, что рамсы он определенно попутал, поинтересовался, хули этим страпоном махать, если место тому в его дупле, и посоветовал стереть капли с губ, валить в петушатник, а кукарекать, только когда скажут. Муфлон ответил симметрично, Воха, будучи еще под керосином и вообще существом тонкой нервной организации, полез за пером. Простодырка за прилавком завопила, что вызывает милицию, — и Бурый, не терявший, как всегда, хладнокровия, сказал: «Лана, пойдем, пусть они хуями подавятся». Кильдяй таки дал себя увести, через каждый шаг оборачиваясь и крича охраннику: «Я тебя запомнил, петюня! Реально за все ответишь, вафлер ты потерянный, парашник! На зоне я б те очко расконопатил!» Короче, настроение чмыри испортили, догнаться не дали — к себе на район, в магазин, где их знали, пацаны шли злые: очень хотелось каких-нибудь нефоров пидорских встретить, или хачей, или хоть кого, кому можно нюрло рихтануть. А встретили эту овцу.

Баба лет двадцати пяти, крашеная блондинка, похоже, намеревалась срезать через парчок у спортклуба, где пацаны по жизни бухали и где однажды Анжелка Башишова, пьяная в срань, отсосала у четверых, Клепу включая, по очереди, а потом долго их спермачом рыгала.

— Это же эта, из мусарни, помнишь, Санек? — сплюнул Воха.

— Че, братва, оттопаем ее? — сказал Бурый: просто потому, что не мог этого не сказать.

Блондинка работала в отделе дознания их ОМ «Ленинский», Санек с Кильдяем ее знали. Хотя, как потом выяснилось, ни им, ни их друганам-родокам она ничего не сделала — просто если телка идет одна через темный парк, это само по себе вроде обязывает; а если вас четверо и если вы порядком загашенные… Но больше всего в этот момент поразила Клепу — да и наверняка всех четверых одновременно — сама идея ТРАХНУТЬ МЕНТА. Слова challenge Костян, конечно, не знал — но ощутил такое во всех смыслах возбуждение, какого ни разу не испытывал, ни лазая в колготки к одноклассницам, ни пробивая для затравки в душу какому-нибудь обоссавшемуся ботану. Они одновременно гыгыкнули, забубнили, но Бурый велел: «Тихо, пацаны!» И только тогда — когда вокруг сгрудилась разящая сиреневым парфюмом густая парковая «зеленка» и в тишине остался только торопливый перестук девкиных каблуков — до всех вдруг дошло, что они это, по ходу, всерьез. Клепа даже протрезвел немного.