Елена Прокофьева - Явление зверя

Да, позже я жалела, потому что все могло бы сложиться иначе, если бы я с самого начала вела себя более женственно — если бы я умела вести себя более женственно!

Но я не умела. А позже стало слишком поздно…

Тоненькая речушка в половодье становится морем, бурным потоком — безумным, беспощадным, слепым и жестоким.

Тяжелый мрачный гул — это плывет мимо толпа, однообразный ритм ее движения кружит голову, отупляет, сводит с ума.

Московское время: восемнадцать ноль пять.

Вот она — Минута пик.

Если тебя сейчас, Сонечка, нет дома, если ты работаешь до семи, если ты идешь сейчас вместе с толпой по переходам метро, тогда, Сонечка, — я пропал!

— Женщина, — обращаюсь я к продавщице журналов. — Помогите, пожалуйста, набрать номер.

Женщина охотно соглашается, подает мне трубку, вставляет в гнездо телефонную карточку.

— Диктуйте.

Семь как будто высеченных из гранита цифр встают перед глазами. Я вижу желтый пластмассовый телефончик, чей диск кручу собственным тоненьким детским пальчиком.

«Артур Модестович, это я, Леша…»

— Софья… Это я, Леша!

И мир вокруг перестает существовать, погружается во тьму и тишину. Остались — я, синяя коробка таксофона, прижатая к уху трубка и взволнованный голос Софьи.

— Лешка! Наконец-то!.. Я жду твоего звонка уже несколько дней… И твои ждут…

Батюшки! Неужели поверили?! Софьюшка, ты гений, как же ты смогла их убедить, что я — не призрак?!

— Слушай меня внимательно, Софья, у меня минута. Не больше. Бродников переулок… Это возле метро «Полянка»…

— Так.

— Завтра ровно в 15.00, жди меня там с машиной. Сможешь достать машину?

— Смогу.

— Какая машина?

— «Ока»!

— Ой, Софья, нужна побольше!

Секундная заминка.

— Джип! — выпалила она. — Синий! Не знаю, какой марки, но большой!

— Пойдет… Будете ждать в начале улицы, ближе к метро, а удирать будем в сторону Якиманки. Поняла?

— Поняла, Лешенька. До встречи…

Я сунул трубку в руку женщины в красном фартуке с эмблемой «Метропресса». Не думаю, чтобы она слышала, о чем я говорил, — и так-то шумно, а у нее еще и покупатели толпятся.

— Спасибо.

— Да не за что, солдатик…

Запомнила ли она номер? Да ну!.. Не шпионы же и не контрразведчики — мои цыгане! Они и не подумают расспрашивать ее! Им и в голову не придет! Эта тетка видит меня в первый и в последний раз в жизни, в этом переходе я впервые сижу. Не о чем жалеть, да и поздно теперь…

Дело сделано!

Ничего еще не сделано…

Надо суметь выйти завтра на работу с Гулей. И Гошку надо как-то предупредить… Все-таки я сумасшедший! Готовился к побегу целых полгода, продумывал, просчитывал и — вот вам; решился с бухты-барахты, как будто Гошка уже завтра станет преступником… Хотя это-то как раз запросто.

To, что Софья вдруг обратилась ко мне, было для меня как гром среди ясного неба! До сих пор она только отвечала на мои вопросы. Иногда — отзывалась о спектаклях, записанных на видеокассеты. Она работала у нас уже больше трех недель, и я как-то привык к ее немногословности и замкнутости. А тут вдруг — сама со мной заговорила… И целую историю рассказала. Про брата подруги, который считался погибшим в Чечне, а оказался вполне даже живым, в Москве, в плену у каких-то цыган, которые заставляют его, безногого инвалида, побираться. Этому парню нужно было помочь вернуться домой. А поскольку его постоянно контролировали — требовалось попросту похитить его. Подъехать к тому месту, где он будет побираться, посадить в машину и увезти.

Софья просила, чтобы я помог ей в этом.

Я и мой новенький синий джип.

— Понимаете, Костя, я боюсь привлекать постороннего человека к этому. Если он струсит в последний момент и все сорвется, то преступники могут увезти Лешу в другой город и мы больше никогда ничего о нем не узнаем! У моей подруги есть машина, «Ока», и она, конечно, все бы сделала ради Лешки, но Леша почему-то сказал, что «Ока» не годится, слишком маленькая… А времени обсуждать не было. Я пообещала, что буду там в назначенное время и что подходящую машину найду. И в тот момент мне ничего в голову не пришло, кроме как попросить вас, Костя… Теперь мне это кажется безумием… Но вдруг… Я решила все-таки сказать…

Она краснела и ломала пальцы. Она очень боялась, что я откажусь. Или — усомнюсь в правдивости ее истории.

Но я не усомнился. И сразу согласился. Была у меня на то особая, личная причина… Хотя, наверное, я и постарался бы помочь Софье в любом случае, ведь к тому моменту я проникся к ней самыми добрыми чувствами: она ухаживала за мамой всего три недели, и мама уже несколько раз вставала с постели, а врачи говорили, что она твердо идет на поправку. К тому же мы с Софьей успели подружиться, и она мне нравилась. Хотя по-прежнему представляла для меня бо-о-льшущую загадку из-за своей замкнутости. Загадку, которую мне очень хотелось разгадать!

— Наверное, вы спросите, почему я не пойду со всем этим в милицию? — лепетала Софья.

— Не спрошу. Милиция коррумпирована.

— Наверное, вам все это кажется полным бредом: в наше-то время — и такой ужас: рабство, милостыню заставляют просить, силой удерживают…

— Нет, не покажется. Я знаю обо всем этом, Софья. Я знаю об этом гораздо больше, чем вы. Например, известно ли вам, что у них там целая империя, своя религия, свои законы?

— Нет, не известно… Я вообще не предполагала, что в наше время такое может быть! Об этом писали в газетах, да? Я, знаете ли, не читаю газет, не люблю…

— Писали. Но не так подробно. Всего газетчики не знают. А о чем-то просто боятся писать. То, что я знаю про империю нищих, мне рассказал один мой… друг. Он непосредственно столкнулся со всем этим… Ему пришлось многое о них узнать…

Я не сказал ей, что он погиб. Незачем. К тому же — мне до сих пор больно говорить об этом. Когда-то Оля Кондратьева, плача, обвинила меня в том, что я никогда никого не любил и просто не понимаю, что такое любовь! Оля была наслышана о моих отношениях с женой, с Ниной Гзовской и прочими дамами… И сделала ложный вывод.

Да, у меня было много женщин, но ни одну из них я не любил.

Но при этом — любовь у меня все-таки была.

Однажды.

Но — очень странная.

Не та любовь, о которой легко можно рассказать.

Потому что моей любовью была не Она, а Он.

Восемнадцатилетний художник Венечка Лещинский.

Так навеки и оставшийся восемнадцатилетним.

А в живописи он так и не преуспел…

…Я тогда работал над ролью Оскара Уайльда. И попросил одного из моих театральных знакомых — человека, не скрывавшего своей нетрадиционной сексуальной ориентации, — ввести меня в тусовку геев. Да, тогда я и предположить не мог, что я сам… В общем-то, в те времена я страдал мачизмом. Укладывал в постель всех подвернувшихся баб — актрисок, поклонниц, — лишь бы присутствовала новизна и не нужно было тратить время на ухаживание. Именно тяга к новизне меня и сгубила!