Эллен Датлоу - Лучшие страхи года

Она предпочитала стойко переносить фугу, приветствовать ее как надежного противника. Это состояние редко длилось больше нескольких минут, но, по правде говоря, оно пугало и определенно было опасным. Тем не менее Дэнни была не из тех, кто согласен жить в клетке. Во многих отношениях это безумие, его утробный хаос и спутник их — чистый ужас обеспечивали своего рода мазохистский кайф, которого она так жаждала в эти дни: знак храбрости, клеймо мученика. Фуга сокрыла ее в своей тени, словно взяла под заботливое крыло.

6 мая 2006 г.

(Д. Л., сеанс тридцать третий)

Дэнни сидела, уставившись в стол, когда доктор Грин нажал кнопку и пленка в диктофоне начала вращаться. Он подался вперед, и стул под ним скрипнул. Доктор назвал свое имя, имя Дэнни, дату и место.

— Как прошла неделя? — спросил он.

Дэнни положила на стол тонкую металлическую коробочку, надавила на нее левой рукой, и та со щелчком открылась. Она вытащила сигарету и закурила, воспользовавшись спичками: причудливая зажигалка, подаренная ей Меррилл на день рождения, потерялась. Выдохнула и резким взмахом затушила спичку.

— Какое-то время я думала, что мне лучше, — ответила она хриплым голосом.

— То есть сейчас вы так не думаете? — произнес доктор Грин.

— Иногда я просыпаюсь, и мне кажется, что все нереально. Что я на съемочной площадке какого-то блеклого ремейка «Твоей жизни». [2] «This is your life» («Это твоя жизнь») — популярное реалити-шоу на американском телевидении, впервые вышедшее в пятидесятых годах и неоднократно возобновлявшееся. Я лежу, уставившись в потолок, и не могу стряхнуть чувство, что я самозванка.

— У всех такое бывает, — ответил доктор.

Его темные руки лежали на планшете с бумагой. Прожитые годы оставили свои зарубки, покрыв кисти рук морщинами. Манжеты накрахмаленного халата пожелтели на швах. Он был женат — носил простое кольцо и никогда не пялился на ее грудь. Счастлив в браке или законченный профессионал — а может, это в ней не было ничего особенного. Морозное окно за его плечом было длинным и узким, как витраж в монастыре. Бледный свет сиял на гранях угловатых очков доктора, блестящих краях планшета, кусочке голого пластикового стола, вдавленных плитках пола. Плитки были покрыты царапинами, буграми и вмятинами. Тонкие трещины разбегались по ним, как усики какого-то растения. Вдоль стен стояли стеллажи, шкафы и несколько шатких кроватей с тонкими поручнями и большими черными колесами.

Больница была очень старой, запах болезни и плесени пробивался даже сквозь хлорку, которую санитары щедрой рукой рассыпали здесь каждый вечер. Здесь размещался санаторий. Больные туберкулезом приходили сюда, чтобы умирать в длинных обшарпанных палатах. Рабочие сгружали тела в печи и сжигали их. На всех верхних этажах были желоба для трупов. Они закрывались дверцами из тусклого серого металла, с большими ручками, напоминавшими ей ручки на дверце кладовки, в которой мать хранила муку и сахар.

Дэнни закурила и уставилась на керамическую пепельницу, стоявшую строго посередине между ними, в нескольких дюймах от коробочки с салфетками. Пепельница была черной. Пепел тлел в ее нутре. Курить в больнице было запрещено, но во время их еженедельных разговоров этот вопрос не всплывал. Пепельница появилась после первого же сеанса: Грин тогда наблюдал, как Дэнни стряхивает пепел в карман пиджака. Время от времени Дэнни постукивала сигаретой о край и смотрела, как дым закручивается все плотнее и плотнее, пока не обрушивается — подобно тому, как оседает от взрыва здание, складываясь внутрь себя.

Доктор Грин спросил:

— Вы приехали на автобусе или пришли пешком?

— Сегодня? Пешком.

Доктор что-то записал на планшете тяжелой золотой ручкой.

— Хорошо. Я вижу, вы перестали встречаться со своей подругой на рынке.

Дэнни взглянула на сигарету, дымящуюся между ее указательным и средним пальцами:

— Я упоминала об этом? О моих пятничных прогулках?

— Да. При нашей первой встрече. — Он постучал по толстой папке из манильского картона, скрепленной прочной резинкой.

В папке хранились сведения о Дэнни и документы из института на Восточном побережье, куда она попала сначала. Кроме того, там были собраны фотографии, на которых она, почти неузнаваемая, была в больничном халате или пижаме. На нескольких снимках неизвестный санитар толкал ее инвалидное кресло на фоне расплывчатого задника — группы деревьев и бетонных стен.

— Вот как.

— Вы упоминали, что собираетесь восстановиться на работе. Как у вас с этим?

— Никак. Это Меррилл хочет, чтобы я вернулась. Она думает, что мне нужно вернуться в профессию, что это поможет решить мои проблемы, — ответила Дэнни и слегка улыбнулась, вспомнив воодушевленные речи подруги.

Меррилл говорила быстро, с интонацией коренной бостонки: бостонцы всегда верны себе, где бы ни жили.

Спец по литературе, она, будучи аспиранткой, также прошла через стадию своего рода арт-наркомании, что разрушило ее первый брак и ввело в круг персонажей с сомнительной репутацией из тех, что обычно обитают в первоклассных галереях и музеях. Один из упомянутых персонажей стал ее бывшим мужем номер два, породив океан проблем и коренное разочарование в мире искусства в целом. В настоящее время она работала бильд-редактором в весьма солидном ежемесячном журнале.

— А что думаете вы?

— Мне нравилось быть ученым. Нравилось изучать насекомых, следить за их неистовой, но краткой жизнью. Я знаю, насколько они важны, насколько неотделимы от экосистемы, существенны для нее. Да только представьте, они числом превосходят людей — триллион к одному. Но как же легко чувствовать себя богом, когда муравей извивается в твоем пинцете! Как считаете, что ощущает Господь, когда прижимает пальцем одного из нас?

— Не могу дать ответ.

— Я тоже. — Дэнни глубоко затянулась и украдкой бросила взгляд на доктора. — Может, я стану разносить по домам Библии. Когда я была маленькой девочкой, дядя так торговал энциклопедиями.

Доктор Грин взял в руки планшет:

— Хорошо. Любые особые состояния за последнее время — головокружения, обмороки, дезориентация? Что-то в этом роде?

Примерно полминуты она молча курила.

— Я не знаю, где была позавчера. — Дэнни закрыла глаза. Воспоминания о таких неприятных моментах угрожали душевному равновесию. — Я шла в бакалею Янга — это примерно в трех кварталах от моего дома. И на несколько минут потерялась.

— Несколько минут?

— Да, я не считала точно, простите.

— Нет, все прекрасно. Продолжайте.

— Такое уже случалось раньше. Я не могла узнать ни одного здания. Я оказалась в чужом городе и не могла вспомнить, что там делаю. Одна пожилая дама попыталась заговорить со мной, помочь. Но я бросилась от нее бежать. — Дэнни сглотнула легкую горечь, немую память о тошноте и ужасе.