Джон Адамс - Когда мертвые оживут

— Я еще и по-испански здорово шпарю, — не к месту вставила Глория.

Майлз полез в задний карман, извлек оттуда бумажник и обнаружил, что в него набилась земля.

— Я не могу пойти в магазин, — сообщил он. — По одной причине: я еще несовершеннолетний, а сейчас пять часов утра. Кроме того, вид у меня такой, будто я чудом спасся от стаи голодных кротов. От меня воняет.

Девушка внимательно посмотрела на Майлза. Он произнес заискивающе:

— Надо тебе идти. Ты старше. Я дам тебе все деньги, что у меня есть. Ты иди, а я подожду здесь, начну сочинять поэму.

— Ты укатишь отсюда и оставишь меня одну.

Глория не сердилась, она просто констатировала факт. Однако ее необычные волосы зашевелились, приподняли ее с велосипеда и опустили на землю, после чего улеглись на спину в аккуратной прическе.

— Не укачу, — пообещал Майлз. — Вот, возьми. Купи все, что захочешь.

— Какой ты щедрый.

— Да никаких проблем. Буду ждать тебя здесь.

И он действительно подождал. Пока Глория Полник войдет в супермаркет. Затем досчитал до тридцати, постоял еще пару секунд, прыгнул в седло велосипеда и покатил прочь. Когда Майлз добрался до беседки для медитаций в лесу за домом миссис Болдуин — в этой беседке они с Бетани любили сидеть и играть в «Монополию», — ему уже казалось, будто все более или менее пришло в норму. Нет ничего такого же умиротворяющего, как беседка для медитаций, в которой проходили долгие и под конец надоедающие игры в «Монополию». Там можно будет умыться и, возможно, немного поспать. Мать Бетани туда никогда не заглядывала. В беседке до сих пор оставались вещи ее бывшего мужа: одеяние для медитаций, колючий мат для молитв и прочие буддистские штучки вроде старинных манускриптов и подставок под курительные палочки, а также плакаты с изображениями Че Гевары. После того как умерла Бетани, Майлз несколько раз пробирался в беседку, чтобы посидеть в темноте, послушать тихий плеск воды в фонтане и подумать о разных вещах. Он был уверен, что мать Бетани, узнай она о его визитах, не стала бы возражать, но на всякий случай разрешения не спрашивал. И это было весьма мудро с его стороны.

Ключ от беседки хранился на балке над дверью, но оказалось, что в ключе необходимости нет. Дверь была открыта. Изнутри доносился запах благовоний, но не только. Пахло также вишневой гигиенической помадой, сырой землей и вяленой говядиной. Перед входом стояла пара тяжелых армейских ботинок.

Майлз расправил плечи. Должна признать, что наконец-то он вел себя разумно. Наконец-то. Потому что — и на этот раз мы с Майлзом придерживаемся одинакового мнения — раз мертвая девица способна так легко его выслеживать, хотя он и сам не сразу решил, куда поедет, то нет никакого смысла пытаться убежать. Куда бы он ни направился, чертова Глория Полник уже будет поджидать его там. Майлз снял ботинки — входить в беседку для медитаций можно было, только разувшись; это был своего рода жест благоговения. Обувь он поставил возле берцов и прошел внутрь. Вощеный пол из сосновых досок под босыми ногами казался шелковистым. Майлз посмотрел вниз и увидел, что ступает прямо по волосам Глории.

— Извини, — пробормотал он.

В этом «извини» было сразу несколько смыслов. Майлз просил прощения за то, что шел по ее волосам, за то, что уехал и оставил девушку одну в магазине, хотя и обещал подождать, за то, что раскопал чужую могилу, но больше всего он сожалел о том, что вообще поплелся на это чертово кладбище.

— Забей, — отмахнулась Глория. — Мяса хочешь?

— Конечно.

А что еще ему оставалось?

Майлзу начинало казаться, что при других обстоятельствах ему бы понравилась эта девушка. Даже несмотря на ее пугающие, неприятно-живые волосы. Она была уверена в себе, обладала чувством юмора. Мать, наверное, назвала бы Глорию упертой, но Майлзу больше нравилось определение, приводимое в учебнике английского языка: «с твердой волей». Еще она держалась с достоинством — качество, которым сам Майлз похвастать не мог. Кроме этого, девушка была чрезвычайно хороша собой, если, конечно, не обращать внимания на волосы. Возможно, вы посчитаете, что со стороны Майлза было не слишком пристойно думать так о незнакомой мертвой девушке, что он таким образом предавал Бетани. И Майлзу казалось, что он предает любимую. Но в то же время он полагал, что Бетани тоже понравилась бы Глория. Уж татуировку она бы определенно оценила.

— Как продвигается поэма? — поинтересовалась Глория.

— Трудно подобрать рифму к слову «Глория», — сообщил Майлз. — Или к «Полник».

— А чем плох «полдник»? — активно работая челюстями, спросила девушка. — Или «акватория»?

— Ты хочешь получить дурацкую поэму?

Последовала неловкая пауза, нарушаемая только почти беззвучным шорохом ползущих по сосновым доскам волос. Майлз сел, предварительно — на всякий случай — протерев пол ладонью.

— Ты собиралась рассказать мне о своей жизни, — нарушил молчание Майлз.

— Скучная. Короткая. Закончилась.

— Из этого много не насочиняешь. Если не хочешь получить хокку.

— Расскажи о той девушке, которую ты пытался откопать, — попросила Глория. — Для которой ты писал стихи.

— Ее звали Бетани. Она погибла в аварии.

— Она была красивая?

— Да.

— И она тебе очень нравилась.

— Да, — снова кивнул юноша.

— А ты уверен, что ты поэт? — спросила вдруг Глория.

Майлз молчал и со свирепым выражением на лице жевал говядину. На вкус она напоминала сырую землю. Возможно, он действительно сочинит поэму. Про Глорию Полник.

Он проглотил кусок и спросил:

— Почему ты оказалась в могиле Бетани?

— Откуда мне знать? — огрызнулась Глория. Она сидела напротив Майлза, прислонившись к бетонному Будде ростом с трехлетнего ребенка, но значительно более упитанному и благочестивому. Волосы закрывали ее лицо, и картина напомнила Майлзу японские фильмы ужасов. — Ты что, думаешь, мы с Бетани махнулись гробами просто забавы ради?

— Бетани такая же, как ты? У нее тоже жуткие волосы и она преследует людей и пугает их шутки ради?

— Нет, — помотала мертвая девушка волосами, — не ради шутки. Но что плохого в том, чтобы немножко повеселиться? А то так скучно. И мы, по-твоему, должны перестать веселиться только потому, что умерли? Не все же время распивать дьявольские коктейли и играть в «Эрудит» в старом добром бардо. [39] Бардо — в буддизме промежуточное состояние; буквально — «между двумя». Вообще любой интервал, «между». На Западе к понятию «бардо» относят обычно состояние между смертью и перерождением. — Прим. перев. Понимаешь меня?

— Знаешь, что странно? — спросил Майлз. — Ты говоришь, как она. Как Бетани. Те же самые вещи.

— Глупо было пытаться достать свои стихи из могилы, — заявила Глория. — Нельзя отдать кому-то вещь, а потом просто забрать ее назад.