Джон Катценбах - Что будет дальше?

Мужчина придвинулся к ней еще ближе. Она ощущала его присутствие всего в паре дюймов от себя. И когда его пальцы коснулись ее руки, она чуть не вскрикнула. Она вся напряглась от охватившего ее страха.

— Но все будет совсем не так, как ты себе представляла. По крайней мере, в этот раз все произойдет иначе. Не правда ли, Номер Четыре? Ведь здесь нет того мальчика из твоей школы, не так ли? И как ты думаешь, он вообще когда-нибудь узнает, какого удовольствия лишается?

Дженнифер ничего не говорила в ответ. Она чувствовала, как пальцы мужчины скользят по ее коже. Они плавно очерчивали силуэт ее тела, словно стремясь привлечь чье-то внимание к каждому изгибу, к каждой его части. Плечи. Дальше вниз по спине. Вдоль ягодиц. Затем вокруг талии, задержавшись на мгновение на животе. Теперь ниже. Она вздрогнула. Она понимала, что, если бы это делал тот, в кого она была бы влюблена, это возбуждало бы. Но прикосновения чужого, жестокого человека рождали в ней такое чувство, будто она погружалась в непроглядную тьму. Девушка содрогнулась, с трудом сдержав в себе желание отпрянуть назад.

— Так, может быть, нам стоит покончить с этим прямо сейчас, Номер Четыре?

— Я не знаю…

— Может быть, нам стоит покончить с этим прямо сейчас, Номер Четыре?

Мужчина повторил свой вопрос слово в слово.

Дженнифер не понимала, как лучше ответить. Будет ли «да» расценено как предложение овладеть ею прямо сейчас? Наброситься и изнасиловать? А если сказать «нет» — может ли это быть воспринято как сопротивление? В любом случае тот и другой ответ вполне могли привести к одному результату.

Она сделала глубокий вдох и задержала дыхание, так, словно это могло помочь ей выбрать правильный ответ, если, конечно, он вообще существовал.

Дженнифер передернула плечами. «И что будет потом? Буду ли я тогда им нужна?»

— Отвечай на вопрос, Номер Четыре!

Она вздохнула.

— Нет, — сказала она.

В ответ вновь послышался шепот:

— Но ведь ты только что говорила, что хотела чего-то особенного?

Она кивнула. Мужчина продолжил говорить тихим, исполненным отнюдь не любви, а, напротив, сдержанной злости голосом:

— Это и будет нечто особенное. Только особенное в несколько ином смысле, чем ты полагала.

Он засмеялся. Затем Дженнифер почувствовала, как он отошел назад.

— Скоро, — сказал мужчина. — Задумайся об этом. Очень скоро. Это может случиться в любую минуту. И это будет жестоко, Номер Четыре. Это не будет похоже ни на что, о чем ты когда-либо могла помыслить.

Дженнифер услышала, как мужчина прошел по комнате.

Через секунду раздался другой звук — хлопнула дверь.

Дженнифер оставалась на месте, не решаясь одеться. Ей показалось, что она простояла так, не двигаясь, несколько минут. Затем, когда тишина уже стала давить ей на уши, она выдохнула и пошарила вокруг в поисках своего нижнего белья. Найдя трусы и лифчик, она натянула их на себя и вернулась на кровать.

Пот ручьями лился с нее — не от жары, а от ощущения страшной опасности. Она нашла своего медвежонка и принялась шептать ему на ухо:

— Это все происходит не с нами, Мистер Бурая Шерстка. Это происходит с кем-то другим. Дженнифер — твой друг, как и прежде. С Дженнифер ничего не случилось.

Ей хотелось бы по-настоящему верить в то, о чем она только что говорила своему игрушечному другу. Она понимала, что балансирует на грани, поочередно отклоняясь то в одну, то в другую сторону, словно идя по канату и рискуя в любую секунду упасть вниз, в пропасть, то есть утратить целостность собственной личности.

Она не была уверена в том, что ей было под силу сохранить равновесие.

Дженнифер казалось, будто комната, в которой она находится, начала вращаться.

У нее кружилась голова, все тело горело, казалось, везде, где ее трогали руки мужчины, остались шрамы и красные, словно от ожогов, полосы.

Она сильнее прижала Мистера Бурую Шерстку к себе.

«Борись, Дженнифер, отвоевывай то, что сможешь! Остальное не важно».

Она кивнула, словно соглашаясь сама с собой.

Затем девушка настойчиво, словно пытаясь донести эту мысль до глубины собственного сознания, сказала себе: «Что бы ни случилось, это ничего не значит, ничего не значит, ничего не значит. Важно только одно — остаться живой».

Все выходные Адриан Томас провел дома, не выходя на улицу. Его никто не запирал, никакие замки и засовы не преграждали ему путь. В четырех стенах его удерживала лишь болезнь, прогрессирующая день ото дня. Профессор практически ничего не ел и почти не спал, а если и забывался на какое-то время, его начинали терзать странные, тяжкие сновидения, и просыпался он еще более уставшим и больным. Бо́льшую часть времени он беспорядочно ходил из комнаты в комнату, останавливаясь лишь затем, чтобы поговорить с Касси, которая упорно не отвечала на его вопросы и вообще не показывалась ему на глаза, или чтобы в который раз попросить судьбу о свидании с Томми, о возможности хотя бы однажды еще обнять сына. В какой-то момент Адриан поймал себя на том, что уже несколько часов кряду мысленно повторяет одну и ту же фразу: «Еще один раз еще один раз еще один раз еще один раз…» Несмотря на все его мольбы, Томми по-прежнему молчал и явно не торопился показаться отцу на глаза.

Случайно посмотрев на себя в зеркало, Адриан подумал, что видит не свое отражение, а привидение. Чего стоил только наряд: старые линялые джинсы и верх от пижамы. Ощущение было такое, будто его отвлекли в тот момент, когда он не то одевался, не то раздевался, и он теперь сам не знал, чего ему больше хочется: лечь спать или заняться какими-то домашними делами. Его волосы слиплись и блестели от пота, подбородок покрылся седой щетиной. Впрочем, внешние проявления болезненного состояния пугали Адриана меньше всего. Гораздо больше его волновало собственное внутреннее состояние: он чувствовал, как внутри его борются две силы, на стороне каждой из которых выступает какая-то часть его личности, его внутренней сущности. Один из этих «полуадрианов» настаивал на том, что пора все бросить и не терзать себя больше безнадежным сопротивлением. «Хватит мучиться, — взывал он. — Не пытайся сохранить в памяти ни то, что знал раньше, ни то, что происходит с тобою сейчас. Забудься. Погрузись в тихую бездну беспамятства». Другая часть разума профессора Томаса была категорически не согласна с подобным отношением к жизни и к болезни. Эта составляющая его личности отстаивала совершенно иную точку зрения: она была убеждена, что нужно как можно дольше держать разум в тонусе, по возможности контролировать свои мысли и до последнего тренировать память, при необходимости избавляясь от лишнего груза, но старательно сохраняя главное в ее упорядоченных ячейках. Было похоже, что именно эта, здравомыслящая, часть его сознания отвечала и за поддержание жизнедеятельности единого для двух «полуличностей» физического тела. Именно этот упрямый Адриан-логик время от времени напоминал себе и своему оппоненту о том, что нужно что-то поесть, сходить в туалет, почистить зубы, принять душ и побриться. К сожалению, выполнение этих обычных для любого нормального человека действий теперь требовало от Адриана больших усилий — не столько физических, сколько интеллектуальных: было очень трудно вовремя напомнить себе о необходимости сделать очередной шаг.