Вильям Кобб - Клуб Мертвых

— Нет, вы не сделаете этого!…

— Вот мое мщение… Этот ребенок принадлежит теперь мне… я сам буду вести его по пути преступлений!… Не старайтесь изменить мое решение, оно непоколебимо… Сын Жака и Марии осужден мной… Ты увидишь его только один раз… на Гревской площади!…

Эти ужасные слова, как громом, поразили несчастную Марию.

Бискар подошел к ней ближе.

Сделав последнее усилие, она судорожно прижала к груди ребенка. Но она видела, что злодей уже протягивает руки, чтобы вырвать у нее маленькое создание…

Мария громко вскрикнула и упала без чувств.

Бискар взял ребенка и завернул в плащ.

— До свидания, Мария! — бросил он с порога хижины.

Дьюлуфе ждал его. Старая Бертрада лежала без движения.

— В путь! — сказал Бискар, и оба каторжника скрылись во мраке ночи.

Пробило шесть часов.

У Большой Башни сидел человек, пристально глядя на гавань.

На небе уже начал проявляться розоватый свет зари. Тучи разогнало холодным сильным ветром.

Слышны были оклики часовых. Вдруг небо осветилось красноватой вспышкой и раздался выстрел из пушки.

— Еще побег! — прошептал человек.

Прогремело еще два выстрела. На галерах заметили исчезновение Бискара.

— Сегодня день побегов! — заметил Пьер Ламалу, пожимая плечами.

Он наклонился через парапет, пристально вглядываясь в темную воду.

— Ба! Одним каторжником меньше, одним больше! Приготовься, Ламалу, занять опустевшее место…

Говоря это, он провел по глазам своей широкой, обросшей волосами рукой. Крупная слеза скатилась на его всклокоченную бороду.

— Ты плачешь, старое животное, — пробормотал он. — Неужели же ты поверил хоть на минуту, что он действительно вернется?… Ты очень глуп для твоих лет… Да и ты сам, что бы ты сделал на его месте?

Он замолчал, как бы стараясь заглянуть в самую глубину своей души.

— Я бы вернулся, — прошептал он, — потому что у бедного Ламалу есть жена и дети.

Он выбил пепел из трубки.

— Ба! Что сделано, то сделано. Он молод, я уже почти старик, это справедливо!

В душе тюремщика происходила страшная борьба. Он не раскаивался в том, что сделал, потому что любил Жака, как своего собственного сына. Жертва была принесена вполне осознанно и добровольно.

Но Ламалу огорчало то, что Жак дал ему честное слово вернуться. Разве он и без этого не дал бы ему бежать? К чему же эта бесполезная ложь?

Ламалу было досадно, что Жак солгал.

Честные люди чувствуют потребность уважать тех, кого любят.

А между тем время шло…

Тюрьма просыпалась.

Напрасно Ламалу прислушивался в надежде, что какой-нибудь крик, сигнал, всплеск вернет ему спокойствие.

Бедняга думал о своей жене, о своих маленьких детях, которые уже сегодня напрасно будут ждать его…

Он утешал себя мыслью, что, может быть, над ним сжалятся и не заставят его нести ответственность за бегство…

Это, конечно, было бы возможно, если бы время было не такое смутное. Но речь шла о политическом преступнике. В обычном случае еще можно рассчитывать на снисходительность, на человеколюбие, но никак не тогда, когда идет гражданская война…

Ламалу не обольщался попусту. Он знал людей и понимал, что для него нет спасения.

— Дело кончено! — заключил он.

Затем он погасил трубку, прочистил горло, чтобы придать себе храбрости, и твердыми шагами пошел в тюрьму.

Прежде чем открыть дверь в камеру Жака, он на минуту остановился. Конечно, он был бы очень удивлен, найдя там Жака, и тем не менее…

Он вошел. Камера была пуста.

В эту минуту в коридоре послышался шум приближающихся шагов, затем звон оружия.

Он вышел и столкнулся с офицером.

— Мы пришли за осужденным, — сказал офицер.

— Еще нет семи часов, — пробормотал Ламалу.

Но как бы в опровержение его слов часы в эту самую минуту начали бить.

Шесть… семь…

Ламалу вздрогнул и сказал:

— Пленник бежал…

Минуту спустя о побеге стало известно властям.

Множество людей рассматривало выломанную решетку и удивлялось громадной силе того, кто мог это проделать.

В эту минуту один из них произнес:

— Взвод, назначенный для исполнения казни, ждет на эспланаде. Отведите туда тюремщика.

Ламалу вздрогнул.

— Идемте! — сказал он, опуская голову.

Его поставили между двух солдат.

Мрачное шествие тронулось в путь.

Когда вышли из тюрьмы, Ламалу на мгновение, казалось, готов был упасть без чувств, но быстро оправился.

Пришли на эспланаду.

Толпа (всегда находятся охотники до этого ужасного зрелища) заполняла улицы, ведущие к эспланаде.

Тут были собраны войска, назначенные для несения караульной службы на галерах.

Мало того, была приведена даже целая партия каторжников посмотреть на казнь.

Было что-то ужасное в этом чудовищном сборище.

С одной стороны солдаты — представители власти, с другой — каторжники.

Ламалу шел впереди.

Вдруг офицер, возглавлявший шествие, подал знак остановиться. К нему подошел капитан.

— Где приговоренный? — спросил капитан.

— Бежал.

— Кто ему помог?

— Этот человек.

И офицер указал на Ламалу.

Капитан был одним из офицеров, получивших чин ценою измены при Франкфурте и Фрисбурге.

Преступление показалось ему ужасным.

— Его надо наказать плетьми.

Ламалу вздрогнул.

— А потом суд решит участь этого негодяя и отправит его на галеры.

— Но… — начал Ламалу.

— Довольно! — сказал другой, которому было не более тридцати лет.

Он обернулся к группе каторжников.

— Охотники!

— Для чего? — спросил галерный надсмотрщик.

— Чтобы наказать плетьми этого изменника… Надо показать пример… Он помог бежать приговоренному.

— Хорошо.

Надсмотрщик повернулся к каторжникам.

Из среды их вышел один, настоящий Геркулес.

Двое других стали по обе стороны Ламалу.

— Начинайте! — скомандовал капитан.

Ламалу был в одно мгновение опрокинут. Впрочем, он и не защищался.

Он думал о своей семье, о своем доме, где в это время ждали его возвращения…

Каторжник, вызвавшийся произвести экзекуцию, взял веревку и сделал на ней три узла.

С Ламалу сняли платье.

— Одно слово, — сказал капитан, — хочешь ли ты сознаться, почему и как ты помог бежать приговоренному?

— Я ничего не могу сказать. Он бежал сам.

— Ты лжешь!

— Я не могу ответить ничего другого. Я в вашей власти, убейте меня!

— Бей! — бросил офицер каторжнику.

Веревка засвистела в воздухе и упала на плечи Ламалу, который негромко вскрикнул.

Три раза веревка поднималась и опускалась. Кровь выступила на спине несчастного.

В эту минуту на эспланаду вбежал человек, залитый кровью.

Это был Жак.

— Остановитесь! — закричал он.

— Жак! — пробормотал Ламалу. — А! Глупец!