Вильям Кобб - Клуб Мертвых

Я целовал ее руки.

— Но я должна поторопиться,— продолжала она.— Выслушай меня… и обещай быть мужественным.

— Говорите, говорите!

— Вот уже скоро год, как я не получаю никаких известий о твоем отце… Сначала не очень беспокоилась, потому что он предупредил меня, что отправляется в далекую страну… кхмеров! Ты уже слышал это название… Статуя, которую он получил в ящике… ты помнишь… он сказал нам, что это… «Прокаженный король»… последний государь кхмеров… Он говорил, что уже был в этой стране… и что со стороны туземцев… без сомнения, дикарей… нечего бояться какой бы то ни было опасности… Тем не менее, от него так и не было вестей.

Я думал, что только беспокойство об отце так измучило ее, и старался ее успокоить, но она сделала мне знак замолчать.

— Если ты хочешь знать правду, — сказала она, — то я говорю тебе все это для того, чтобы отдалить минуту, когда ты узнаешь ужасную весть…

— Но, матушка, что могло случиться такого ужасного? Только бы отец был жив…

— Дело в том, — сказала она тогда, — что банкир, у которого лежали наши деньги… ты знаешь… Эстремоц…

— Ну, что же?

— Этот негодяй бежал, унеся с собой твое скромное состояние… Ты совершенно разорен!

Не давая мне произнести ни слова, она продолжала:

— Ты разорен, понимаешь ли ты это? Тебя ждет нищета… Ты умрешь от голода и холода… Я знаю, что это такое. Ты слишком еще молод, чтобы переносить тяжелые лишения… У нас больше нет ничего, ничего!…

Каждое из этих слов казалось стоном.

Итак, вот из-за чего умирала моя мать!

Ах! Я чувствовал, что все во мне переворачивалось при этой мысли… Конечно, я уже ступил на скользкий путь… Но страсть к деньгам ради денег еще не иссушила моего сердца… Что мне было за дело до этого состояния! Разорен? Ну, что же! Тем лучше!… Разве это не заставляло меня во сто крат возвратить матери то, что она дала мне? Я сказал ей все это! Как красноречиво говорил я ей о труде, славе и богатстве… Вдруг я умолк. На губах матери мелькала недоверчивая улыбка…

— Ты сомневаешься во мне! — выкрикнул я. — Ах! Это ужасно!

— Полно, дитя! — прошептала она, привлекая меня к себе. -Неужели ты думаешь, что я не знаю, что происходит, — продолжала она, опуская глаза. — Я знаю, что ты любишь… Что ты любим!… О! Сначала это огорчило меня, но потом я все обдумала… Ты так молод… и, кроме того, мне сказали, что ты обожаешь ее… Ее зовут Изабелла. Не так ли? Но я боюсь, что если ты будешь беден… она бросит тебя, и это слишком огорчит тебя!

Боже мой! О ком говорила эта святая женщина! О той, которая продалась, продавалась и постоянно будет продаваться!

— Я ее не знаю, — продолжала моя мать, — но ты любишь ее, значит, она добра и хороша!… О! Я знаю тебя… ты не ошибешься!

Как я хотел умереть у этой постели!

Но больше всего меня удивляло, что мать так хорошо знает то, что происходит в Париже. Вот что она мне сказала… Узнав, очень, правда, неопределенно, что у меня есть любовница, она поначалу пришла в ужас. Вероятно, эта женщина отвлекает меня от работы, толкает на путь лености, может быть, кутежа… Тогда, не говоря никому ни слова, она сама отправилась в Париж и ловко разузнала все. Что же ей сказали? Что с того времени, как я сошелся с Изабеллой, я совершенно забыл приятельские пирушки и с жаром отдался работе… Говорили, что из-под моей кисти должно выйти замечательное произведение…

Моя мать тогда не решилась даже обнять меня. Она боялась, что я упрекну ее в шпионстве и уехала, счастливая сознанием того, что опасность, которой она так боялась, была только воображаемой…

Вот какова была моя мать!… Что же касается потери нашего маленького состояния, то это было для нее смертельным ударом. Уже и без того здоровье ее с некоторого времени было плохим, и только лишь воля еще поддерживала ее, но когда она увидела, что все ее надежды вдруг разбились, она впала в ужасный кризис, который ей не суждено было пережить…

Даже в агонии она оставалась по-прежнему кроткой и любящей!… Ее главной заботой была моя судьба…

Из нескольких сот франков, которые она оставляла себе на жизнь, мать сумела еще отложить кое-что. И с улыбкой гордой радости она вынула из-под подушки кошелек, в котором блестели эти последние золотые монеты, из которых каждая говорила о великой любви и тяжких лишениях.

— Возьми, — сказала она мне. — Это кровь твоей бедной матери. Эти деньги принесут тебе счастье. Но это еще не все. У меня остались драгоценности. Они здесь, в этой шкатулке. Я получила их от твоего отца, и если ты хочешь мне сделать удовольствие, то ты мне поклянешься… — нет, не надо клятвы, — что расстанешься с ними только в случае крайней необходимости; Само собою разумеется, что у меня нет долгов. Зная, что умру, я заранее сговорилась даже с новым хозяином этого дома, и тебе ничего платить не надо…

Может ли быть что-нибудь выше подобной заботливости в минуту смерти!

Когда наконец мать поняла, что наступила последняя минута, она обняла меня своими исхудавшими руками и едва слышным голосом прошептала:

— Когда ты увидишь отца, то передашь ему мой последний поцелуй…

Ее губы дотронулись до моего лба, и я услышал глубокий вздох.

Затем она упала на подушку, закрыла глаза и умерла…

Вот какой пример имел я перед глазами!

И вот что я сделал…

Полгода спустя мне казалось, что все это было дурным сном, навсегда забытым. Я снова стал любовником Изабеллы, но любовником тайным, прокрадывавшимся под насмешливые улыбки лакеев по черной лестнице и с беспокойством ждавшим часа, когда она останется одна…

Эта болезненная страсть снова схватила меня за горло мертвой хваткой.

О работе не было больше и речи. Время от времени я пачкал наскоро несколько картин, которые продавал, чтобы не умереть с голоду, а потом тратил эти деньги на букеты, которые подносил Тении.

Ее уже так звали…

Англичанин, отнявший у меня мою любовницу, быстро понял, что за отвратительное существо скрывалось под такой очаровательной оболочкой, и в отчаянии пустил себе пулю в лоб.

Кажется, его удалось возвратить к жизни…

Я не могу сказать, как я жил. Для меня не существовало ничего, кроме этой женщины! Она десять раз прогоняла меня, и тогда друзья, сочувствуя мне, старались увлечь меня в свет, надеясь, что развлечения спасут меня. Напрасно!

Я проводил ночи перед ее домом, ловя ее тень в окне.

Но ужаснее всего то, что эта женщина играла мной с отвратительным цинизмом!

Когда проходили недели, месяцы, и я начинал уже отчаиваться и, может быть, искра благоразумия начинала тлеть в моей голове, она, как бы угадывая это, снова призывала меня к себе.

То вдругпривстрече со мной она останавливалась и подзывала меня. Я подбегал, как лакей. А она со смехом уезжала дальше!