Мартин Сутер - Миланский черт

Соня потом долго не могла отвыкнуть от теместы. Но сейчас она была довольна тем, что хотя бы может спокойно говорить о произошедшем.

— Что вы с ним сделали?

— Игорь выудил его из аквариума.

— И куда дел?

— В мусорный контейнер.

— Бедный Паваротти! Утонул, как Каролина…

— Какая Каролина?

— Его прежняя хозяйка, моя подруга. Утонула где-то у греческих островов.

Мануэль задумчиво покачал головой.

— Ну что, теперь ты поверил? — спросила Соня.

— Во что?

— «Когда птица станет рыбой»… Кто-то решил инсценировать здесь эту легенду — «Миланский черт».

— Да, похоже на то. Но кому это могло понадобиться?

— Кому-то из деревни.

— И зачем?

— Это как-то связано с Барбарой Петерс.

— А при чем здесь тогда твой попугай?

— При том, что у Барбары нет попугая.

Соня выпрямилась и соскользнула со стола.

— Ты куда?

— К ней.

Барбара Петерс была еще у себя. Соня позвонила ей от стойки портье и сказала, что ей нужно срочно с ней поговорить.

— По поводу попугая?

— Нет, по поводу вас.

Она поднялась на лифте на четвертый этаж и позвонила в дверь квартиры в «башне Рапунцель».

— Поднимайтесь на самый верх, — услышала она голос Барбары Петерс в маленьком динамике под кнопкой звонка. Вслед за этим зажужжало устройство дистанционного открывания двери.

Соня вошла и оказалась на маленькой лестничной площадке. Винтовая лестница вела наверх. На втором этаже пахло ванной — шампунями, мылом, лосьонами, спреями, дезодорантами, духами. Через одну из трех открытых дверей Соня увидела неубранную постель и пол-окна. Через другую — еще одну винтовую лестницу.

— Сюда, наверх! — крикнула сверху Барбара Петерс.

Поднявшись по лестнице, Соня через люк в потолке вошла в большое круглое помещение с девятью окнами-бойницами, расположенными на равном расстоянии друг от друга. Дверь в южной стене выходила на узкий балкон, опоясывавший башню. Потолка не было; вверху, до самого щипца, мерцали окрашенные в золотой цвет хитросплетения балок.

Соня ожидала, что квартира Барбары Петерс являет собой некое подобие ее кабинета — холодная функциональность и мебель двадцатых годов. Но то, что она увидела, оказалось его полной противоположностью: стены были окрашены в теплый, глубокий красный цвет, как и обшивка крыши, где он постепенно темнел кверху, плавно переходя почти в черный.

Паркет из темных тропических пород дерева был устлан восточными коврами. Египетские оттоманки соседствовали здесь с французской мебелью разных стилей, от Людовика XIV до Луи-Филиппа. Повсюду пестрели светильники из муранского стекла, марокканские латунные фонари с расписными стеклами, позолоченные подсвечники, переделанные в настольные лампы с шелковыми абажурами. Стены украшали зеркала и дагерротипные английские и французские пейзажи в золоченых рамках, написанные маслом или акварелью детские портреты. Все полки и карнизы были уставлены безделушками: фарфоровыми фигурками, раковинами, коробочками, шкатулками, флаконами, резными изделиями, куклами, игрушками. И без того скудный свет, проникавший сквозь узкие оконца, приглушали ширмы, гардины и занавеси из роскошного шелка.

Банго, кокер-спаниель фрау Петерс, возбужденно приветствовал Соню на лестничной площадке. Его купированный хвост был слишком короток для выражения эмоций, и он вилял всем задом, как гавайская девушка, исполняющая танец «хула».

Его хозяйка встретила гостью стоя. Она была в купальном халате, в котором каждое утро приходила в бассейн.

— Игорь мне все рассказал. Мне очень жаль… Разумеется, вы получите соответствующую компенсацию.

Возможно, ее слова прозвучали бы не так грубо, если бы не были сказаны в этой причудливой атмосфере бьющей через край сентиментальности. Соня на несколько секунд лишилась дара речи.

Барбара Петерс, заметив, что неверно выбрала тон, подошла к Соне и молча прижала ее к себе. Потом усадила ее в кресло и села напротив нее.

— Речь идет о вас, — произнесла Соня.

— Не понимаю. Объясните, пожалуйста.

И Соня объяснила. Она рассказала ей часть легенды, процитировала фрагмент с семью знамениями. Барбара Петерс слушала молча, скорее из вежливости, чем из любопытства. Закинув ногу за ногу, она сидела выпрямившись в маленьком кресле эпохи Людовика XV, не касаясь спинки.

— Я бы не удивилась, если бы вы оказались правы, — сказала она, когда Соня умолкла.

Та втайне надеялась, что Барбара Петерс отнесется к ее версии как к продукту воспаленной фантазии.

— Если бы вы знали, каких только каверз мне не устраивали, с тех пор как я купила отель! Сначала они восемь раз опротестовывали разрешение на перестройку. Потом мы чуть ли не месяц сидели на генераторе, потому что они подстроили аварию на электросети. Цементовозы то и дело не могли проехать на строительную площадку из-за каких-то поваленных деревьев, какой-то брошенной сельхозтехники или еще каких-нибудь странных помех. И я вполне допускаю, что все эти детские фокусы, о которых вы рассказали, — тоже их рук дело.

— И что вы собираетесь предпринять на этот раз?

— То же, что и раньше, — ничего. Они меня не запугают. Я не доставлю им этого удовольствия. Это же узколобое мужичье. Их нужно просто игнорировать. Для них это самое оскорбительное.

Соня была другого мнения.

— Если их игнорировать, они не успокоятся до тех пор, пока к ним не начнут относиться всерьез. Нужно принять их вызов. Нужно дать им отпор.

Барбара Петерс решительно покачала головой.

— Я ничего предпринимать не буду. Пусть продолжают свой бой с тенью. А вы, если хотите, можете заявить в полицию. В конце концов, это был ваш попугай.

— Я подумаю.

— Подумайте. На работу можете пока не выходить. Вам нужно прийти в себя после шока. — Барбара Петерс встала, давая понять, что разговор закончен. — Если вы все же соберетесь в полицию, подумайте о том, что против нас — вся деревня.

В комнате царила мертвая тишина. Не было слышно привычного позвякивания, побрякивания и постукивания — до боли знакомых звуков, производимых порхающим по клетке Паваротти. Как и его монотонных монологов — тихого щебетания, чирикания и квохтания.

Соня сняла с крюка пустую клетку, сунула коробки с кормом, песком и метелками проса в полиэтиленовый пакет и понесла все это к лифту. Спустившись вниз, она прошла через бывший подвал для хранения лыж, вышла черным ходом к площадке с мусорными контейнерами, отгороженными щитами, и бросила все это в один из контейнеров.

По дороге назад, к двери подвала, она почувствовала на себе чей-то взгляд и обернулась. На улице стоял какой-то мужчина и наблюдал за ней. Заметив, что его обнаружили, он пошел дальше. Только теперь Соня узнала хромого крестьянина, которого уже видела в деревне.