Андерс Рослунд - Три секунды

Пит приложил ухо к двери.

Он с трудом разбирал звуки, но, кажется, там кто-то ходит. Это надзиратели идут мимо двери в подземном коридоре. Заключенных в это время уже нет, их загнали в камеры и заперли.

Пит провел рукой по лицу, по темени — ни бороды, ни волос, засохшая моча смыта с ног.

Новая одежда пахла другим человеком, каким-то одеколоном или лосьоном после бритья, которым, должно быть, пользовался пожилой инспектор.

Снова движение с той стороны. Идут несколько человек.

Он посмотрел на часы. Без пяти восемь.

Он еще немного подождет. Надзиратели заперли заключенных и теперь возвращаются, они сейчас разойдутся по домам. С ними встречаться не надо, они знают его в лицо. Пит постоял еще пятнадцать минут. Вокруг него была темнота и пятьдесят семь желтых, красных и зеленых лампочек технического этажа.

Пора.

Еще несколько человек. Сейчас, наверное, это ночная смена.

Те, кто заступает на пост после отбоя, никогда не встречаются с заключенными и не знают их в лицо.

Слух теперь сильно ослаб, но Пит был уверен — надзиратели уже прошли мимо. Он отпер дверь, открыл, вышел и закрыл дверь за собой.

Они уже успели уйти метров на двадцать. В подземном коридоре, который соединяет корпус «G» и центральный пост, Пит увидел спины троих. Один — его ровесник, двое других значительно моложе и, похоже, только что с курсов, направляются на свое первое рабочее место. В Аспсосской тюрьме в конце мая традиционно появлялось множество новичков, пришедших поработать летом, заменить ушедших в отпуск; после ознакомительной беседы, которая длилась всего час, они надевали форму, а после ускоренных двухдневных курсов приступали к работе.

Надзиратели остановились перед одной из запертых дверей, которые делили коридор на отсеки, и Пит торопливо подошел к ним. Тот, что был чуть постарше, держал в руках связку ключей и, когда Пит возник у них за спинами, как раз отпер дверь.

— Будьте добры, не закрывайте.

Они обернулись, разглядывая его.

— Я чуток задержался.

— Домой?

— Да.

В голосе надзирателя не было подозрительности — обычный вежливый вопрос, адресованный сослуживцу.

— Новенький?

— Такой новенький, что еще ключей не дали.

— Значит, всего два дня?

— Вчера начал.

— Совсем как эти двое. Завтра вас всех ждет третий день. Ваш первый день с ключами в кармане.

Пит пошел следом.

Они смотрели на него. Они говорили с ним.

Теперь он был просто одним из четверых надзирателей, и они все вместе шли по тюремному переходу к центральному посту и воротам тюрьмы.

Они расстались возле лестницы, которая вела вверх, в корпус «А» и одиннадцатичасовой рабочей смене. Пит пожелал им спокойной ночи, а они с завистью поглядели на сослуживца, которому предстоит провести вечер дома.

Пит стоял посреди большого кабинета, куда приводили новоприбывших. Три двери, из которых следовало выбрать одну.

Первая, чуть наискось от него, — комната для свиданий: с женщиной, другом, полицейским или адвокатом. Именно здесь Стефан Люгас получил информацию о том, что в организацию проник полицейский агент, стукач, шептун, который должен умереть.

Другая дверь, за спиной у Пита, вела в коридор, который заканчивался возле корпуса «G». Пит чуть не рассмеялся — можно вернуться в свою камеру в инспекторской форме.

Он посмотрел на третью дверь.

Ту самую, через которую можно выйти к центральному посту: бессонный монитор, пронумерованные кнопки. Одним нажатием можно было из большого «стакана» центральной вахты открыть любую дверь тюрьмы.

В будке сидели двое. У окошечка — жирный мужик с темной неопрятной бородой, галстук повис на плече. За спиной у жирного сидел другой, гораздо худощавее. Худой сидел спиной к двери, лица не было видно, но Пит предположил, что худощавому лет пятьдесят и что он — какое-то начальство. Пит сделал несколько глубоких вдохов, напрягся, стараясь держаться прямо: взрыв не только лишил его барабанных перепонок, но и здорово нарушил чувство равновесия.

— Домой в форме? Уже?

— Не понял.

Круглолицый охранник с жидкой бороденкой уставился на него.

— Ты же из этих, из новеньких?

— Да.

— И уже уходишь домой в форме?

— Так получилось.

Охранник улыбнулся. Он никуда не спешил; одно-два ничего не значащих слова — и вечер станет короче.

— Тепло на улице. Страсть какой хороший вечер.

— Да уж.

— Прямо домой?

Охранник чуть отклонился в сторону и поправил небольшой настольный вентилятор, глоток воздуха в душном помещении. Другого, худощавого, сидевшего на стуле позади первого, стало видно лучше.

Пит узнал его.

— Думаю, да.

— Ждет кто-нибудь?

Это был Леннарт Оскарссон.

Директор тюрьмы, которого Хоффманн несколько дней назад ударил в камере отделения добровольной изоляции. Кулаком в лицо.

— Нет, уехали. Но мы увидимся завтра. Они уж давно в отъезде.

Оскарссон захлопнул папку и обернулся.

Он смотрел в окошечко, прямо на Пита.

Смотрел, но ничего не говорил.

— Уехали? У меня тоже была семья… но я… просто, понимаешь…

— Ты меня извини…

— А что?

— Я, как бы сказать, тороплюсь.

Галстук так и лежал на плече, весь в пятнах от еды. А может, галстук просто промок и теперь дежурный сушит его?

— Торопишься? А кто, по-твоему, не торопится? — Толстый охранник дернул себя за бороду, ноздри расширились, глаза обиженные. — Ну ладно. Иди. Открываю.

Два шага до дуги безопасности.

Потом два шага до двери, которую открывают из стеклянной будки.

Пит Хоффманн обернулся, кивнул охраннику, который сердито махнул ему рукой.

Леннарт Оскарссон так и стоял там, за спиной у толстого.

Они снова встретились глазами.

Пит ждал, что кто-нибудь станет кричать, кто-нибудь бросится на него.

Но — ни слова, ни движения.

Человек со свежевыбритым лицом, коротко стриженный, в форме надзирателя, который вышел в ворота и исчез за оградой тюрьмы, может быть, и показался кому-то знакомым, но у него не было имени. У людей, заменяющих ушедший в отпуска персонал, редко бывают имена. Человек улыбнулся, когда ему в лицо подул теплый ветер. Вечер обещает быть погожим.

Эверт Гренс сидел на письменном столе перед стеллажом с дырой, которая никуда не девалась, как он ни заполнял ее, и смотрел на пыль, упрямо ложившуюся по периметру невидимого прямоугольника, как он ни стирал ее. Сидел он так уже почти три часа. И собирался сидеть, пока не поймет, стоит ему вплотную заняться тем, что он видел, или увиденное просто показалось ему важным, но потеряет свою важность, стоит ему поделиться своими наблюдениями с кем-нибудь еще.

Утро было прекрасное.

Комиссар проспал всю ночь на коричневом вельветовом диване при открытых окнах, выходящих во внутренний двор Главного полицейского управления, а разбудили его первые грузовики на Бергсгатан. Некоторое время он стоял, глядя в синее небо и ощущая тихий ветерок, а потом, держа в каждой руке по стаканчику с кофе, пошел к лифтам и поднялся на несколько этажей, в следственную тюрьму.