Андерс Рослунд - Три секунды

Таким же манером Пит разорвал вторую книгу, нашел дыру, прорезанную в левом поле, капсюль-детонатор величиной с толстый гвоздь и приемник величиной с монету в пятьдесят эре. Распорол бабушкиной отверткой передний и задний форзацы по сгибу, разъединил склеенный шов и выковырял два отрезка тонкого детонирующего шнура по девять метров каждый и такой же тонкий пластиковый кармашек, в котором было в общей сложности сорок миллилитров нитроглицерина.

Одна минута восьмого.

Пит услышал, как в коридоре за запертой дверью сменились надзиратели, ночная смена стала дневной. Еще час. А потом его поведут назад.

«G2», левая сторона. Назад. Там ему конец.

Он нажал на кнопку в стене.

— Что?

— Посрать.

— У тебя есть дыра возле кровати.

— Там засор. Я вчера все заблевал.

В примитивном динамике затрещало.

— Тебе срочно?

— Прямо сейчас.

— Через пять минут.

Пит остался у двери; шаги, еще шаги, двое надзирателей привели кого-то, в камеру, отперли и заперли дверь, водили в туалет, нельзя, чтобы заключенные встречались в коридоре, в камеру, я сказал, в камеру! Револьвер покоился посреди ладони; Пит откинул барабан, сосчитал все шесть патронов, сунул оружие в глубокий передний карман штанов. Плотная ткань скрыла его, как до этого скрыла капсюль-детонатор и приемник в другом кармане. Детонирующий шнур и кармашек с нитроглицерином уже была заткнуты за резинку трусов.

— Открой заключенному в «девятке».

Надзиратель стоял прямо перед его дверью.

Хоффманн отскочил к койке, лег, увидел, как открывается квадратное окошечко и охранник заглядывает в камеру, смотрит достаточно долго, чтобы убедиться: заключенный лежит, где ему положено.

Загремели ключи.

— Ты собирался в туалет. Поднимайся и иди.

Надзиратель стоял у двери камеры. Еще один — поодаль в коридоре. И еще двое сейчас в прогулочном дворе.

Хоффманн бросил взгляд на «стакан» охранников. Там сидел пятый — тот, пожилой, Якобсон. Инспектор с седыми жидкими волосами. Сидит спиной к коридору.

Они далеко друг от друга.

Хоффманн медленно пошел к душевой и туалетам. В коридоре трое вертухаев, и они далеко друг от друга.

Хоффманн сел на загаженное пластмассовое сиденье, спустил воду, потом открыл кран и оставил воду течь. Он глубоко дышал, следя, как при каждом вдохе раздувается живот. В животе находилось спокойствие, оно так нужно ему сейчас. Он не умрет. Не сейчас.

— Всё. Можешь открывать.

Надзиратель отпер дверь; Хоффманн бросился вперед, нацелился и крепко прижал миниатюрный револьвер к глазу этой суки, которая таращилась на него через окошко в двери камеры.

— Твой сослуживец. — Он говорил шепотом. — Сюда должен прийти твой сослуживец.

Инспектор не шевелился. То ли не понял, что происходит. То ли испугался.

— Сейчас. Он придет сейчас.

Хоффманн, не спуская глаз с личной рации на ремне у надзирателя, еще крепче прижал револьвер к закрытому веку.

— Эрик?

Инспектор понял. Осторожно махнув рукой, он еле слышно позвал:

— Эрик, подойди сюда…

Хоффманн коротко глянул на следующего надзирателя. Тот двинулся было им навстречу, но вдруг остановился, сообразив, что его коллега стоит неподвижно и что к его голове прижато что-то похожее на кусок металла.

— Подойди.

Надзиратель, которого звали Эрик, поколебался, потом пошел, взгляд вверх, в камеру слежения, картинку с которой видит сейчас дежурный на центральном посту.

— Еще так сделаешь — убью. Убью. Убью.

Пит еще сильнее прижал револьвер к глазу надзирателя, а другой сорвал с форменных ремней две пластмассовые штуки, которые давали единственную возможность поднять тревогу.

Надзиратели ждали, подчиняясь ему во всем. Оба понимали — Хоффманну терять нечего, тюремные охранники такое хорошо понимают.

Остался еще один.

Еще один человек, который мог свободно передвигаться по коридору. Хоффманн посмотрел на будку надзирателей. Третий по-прежнему смотрит в сторону, шея склонена вперед, как будто читает.

— Вставай!

Тот пожилой, седой, обернулся. Между ними было двадцать метров, но инспектор прекрасно понимал, что именно он видит. Заключенный держит что-то у головы надзирателя. Рядом неподвижно стоит и ждет второй.

— Тревогу не поднимать! Не запирать дверь!

Мартин Якобсон с трудом проглотил комок.

Его всегда занимало — что он будет чувствовать? Теперь он это знал.

Все эти чертовы годы он ждал нападения, по-идиотски тревожился из-за такой вот ситуации.

Спокойствие.

Он чувствовал спокойствие.

— Тревогу не поднимать! Не запирать дверь! Убью!

Тюремный инспектор Якобсон знал инструкции безопасности Аспсосской тюрьмы наизусть. При нападении: 1. Запереть двери. 2. Включить тревожную сигнализацию. Много лет назад он присутствовал при разработке правил поведения разоруженной охраны, и вот теперь ему впервые приходилось применять их на практике.

Сначала — запереть будку надзирателей изнутри.

Потом — послать сигнал тревоги на центральный пост.

Но в голосе (он слышал его) и мышцах (он видел тело) Хоффманна ощущалась агрессия. Якобсон знал, что зэк, который кричит, вцепившись в оружие, способен на насилие; Якобсон читал заключение Государственной пенитенциарной службы, читал дела своих подопечных с психопатическими склонностями, но жизни его коллег, человеческие жизни, значили неизмеримо больше, чем принятые раньше инструкции о безопасности. Поэтому Мартин не остался в будке, не запер дверь изнутри. Он не нажал ни на кнопку тревоги у себя на рации, ни на кнопку на стене. Вместо этого он медленно пошел вперед — куда указывала рука Хоффманна. Якобсон прошел мимо первой камеры, и кто-то снова заколотил в дверь, однообразный тяжелый звук покатился между стенами коридора. Какой-то заключенный среагировал на происходящее снаружи и устроил то, что зэки всегда устраивают, когда злятся, требуют внимания к себе или просто радуются какой угодно хрени, лишь бы не эта тоска. Стук поднялся во всех камерах, в двери начали колотить другие заключенные, которые понятия не имели, что произошло, но подключались к тому, что все-таки лучше, чем ничего.

— Хоффманн, я…

— Молчать.

— Может, мы…

— Молчать! Убью.

Трое надзирателей. Теперь они все рядом. Эти, которые во дворе… пройдет еще какое-то время, прежде чем они окажутся здесь.

Он прокричал в пустой коридор:

— Стефан!

Еще раз.

— Стефан, Стефан!

Камера номер три.

— Сука-стукач.

Истеричный голос резал слова и стены.

Стефан.

Всего в нескольких метрах, его и Хоффманна разделяет только запертая дверь.

— Тебе конец, сука-стукач.

Хоффманн крепче прижал револьвер к глазу молодого охранника, оружие чуть скользнуло.