Евгений Лучковский - Опасная обочина

— Еще бы! — кивает Пашка. — Надоело здесь. Все обжито, уже неинтересно. Переезжать пора.

— Какая ты легкомысленная, Прасковья, — осуждающе говорит рассудительный радист. — Тебе бы только скакать.

В Пашке просыпается «классная» дама.

— Я, между прочим, Полина, — сухо сообщает она. — Для вас — Полина Петровна. А если вы не легкомысленные, то можете оставаться. Тут скоро станция будет, устроитесь телеграфистом. Двухэтажные дома появятся, роддом, например…

— А мне-то зачем роддом? — удивляется радист.

Пашка снисходительно морщит маленький носик.

— Как это — зачем?! Женишься, дети пойдут.

Радист уже набирает в легкие литра три свежего воздуха, собираясь сказать что-нибудь такое, чтобы знала девушка, с кем разговаривает. Но тут появляются новые гости: Иорданов и дядя Ваня. Надо сказать, что всеобщий друг Иорданов везде чувствует себя как дома, а здесь, в мире сложной техники и науки, и подавно. Потому и сейчас входит сюда Иорданов как незлобивый хозяин, сдавший на ночь свою пристройку. Входит и садится на кровать, по-хозяйски озираясь.

— Ну-с, господа, — баритонально вопрошает он, — есть ли приказ о великом переселении народов? Орелик, на рацию смотри — у Пашки антенны нет.

Радист вздыхает в очередной раз:

— Пока нет.

Иорданов, как всегда, цикает зубом и качает головой так, как будто видит в этом личную вину радиста.

— Жаль. Очень жаль, — вздыхает он. — Мой друг дядя Ваня уже сложил котомку и отписал родственникам в тундру, дескать, не ждите… Батха чип ек, дядя Ваня?

Иорданов встает и вежливо кланяется в сторону старого манси. Человек, имеющий родственников в тундре, как всегда, досадливо отмахивается.

— Что он сказал? — поддерживает старинную игру Пашка.

— Сказал, что в этом году его увлечение — филателия, — добросовестно переводит Иорданов.

Но дядя Ваня непрост.

— Аферист — Валька, — как всегда, бесстрастно резюмирует он.

Предполагаемый кандидат в уголовные сферы морщится.

— Интимный лексикон когда-нибудь погубит моего друга… — с сожалением вздыхает Иорданов, — Паша, почему ты не спросишь, где Баранчук?

— Где Баранчук? — спрашивает Паша.

— Не знаю, — отвечает Иорданов.

…Вскоре они услышали, как в свой кабинет стремительно вошел Стародубцев. Еще бы, такое не услышать!

— Орло-ов! Вовка! — громыхнуло за стеной.

Радист кинулся к окошку:

— Здесь я, Виктор Васильевич!

— А куда ж ты, фрайер, отсюда денешься?! — негромко вздохнул Иорданов. — Кругом тайга, одна тайга, и мы посередине…

Но у радиста не было времени обижаться на затертые шутки, он-то знал — Стародубцев шутить не любит. И потому Вовочка Орлов мгновенно возник в окошке, как, к примеру, кассирша в кинотеатре.

— Приказ был?

— Нет, Виктор Васильевич!

— От рации — ни на шаг! — повторил начальник, и разговор был исчерпан.

Радист плотно прикрыл окошко и вернулся на свое рабочее место. Иорданов по-прежнему возлежал, развалившись поперек девичьей койки Дятла. Делать было нечего, рация молчала, и потому неотвратимая атмосфера обычного трепа просто висела в воздухе. Затравил, как всегда, Иорданов.

— Паша, — сказал он, — знаешь, что такое фрайер?

— Еще бы, — хмыкнула Пашка. — Глянь в зеркало.

— Нет, — возразил ученый шофер-этимолог, — нет, я имел в виду не вульгарный жаргон, бытующий среди некоторой части водителей Москвы и Подмосковья, а истинный, так сказать, лингвистический смысл слова…

— Ну?

— Не нукай — не на большаке. Так вот «фрай-ер» в дословном переводе с языка Вольфганга Амадея Моцарта означает «Свободный жених».

— Да здравствует свобода! — вставил радист.

Иорданов жестом заставил его умолкнуть и продолжал:

— Ты только вдумайся, Паша: не просто — жених, а свободный…

— Это ты, что ли?

Иорданов печально покачал головой:

— Увы, нет. И на дядю Ваню тоже не смотри.

Но Пашка без женихов не могла.

— А кто же? Дятел? — спросила она, почти уверенная в точном попадании. Но разве можно было предугадать ход мысли Иорданова?

— Нет, Паша, — огорченно произнес он. — Самое время в зеркало смотреть тебе. Ты у нас свободный жених. Ты и есть фрайер.

Пашка озадаченно уставилась на Иорданова:

— Это почему же?

— А потому, Полина Петровна, что у вас в гардеробе полно кружавчиков, а вот на этой атлетической фигуре — сорок четвертый, второй рост, как всегда, — кирза, пятидесятый.

— Подумаешь, — сказала Пашка.

— Нет, Паша, не подумаешь. Будь я невинной девушкой и недели на две моложе — проходу бы тебе не дал. Такой парень пропадает!

Пашка уже было хотела высказаться по поводу идентификации личности Иорданова с любой, даже самой захудалой невинной девушкой, но тут заработала рация.

Примерно в то же самое время или чуточку раньше в кабинет Виктора Васильевича Стародубцева вошел Смирницкий. Он молча, ни слова не говоря, протянул начальнику два листочка. Стародубцев надел очки.

— Так… Начальнику колонны… Прошу освободить от занимаемой должности водителя в связи с переходом на другую работу. Понятно… А это?

— Радиограмма в редакцию. Прошу завизировать.

Стародубцев, как и тогда, с интересом взглянул на своего водителя поверх очков.

— Что здесь? Заместителю главного редактора… Так. А почему не главному?

Смирницкий неопределенно пожал плечами. Стародубцев продолжал читать:

— «Ближайшем будущем прошу резервировать пять „подвалов“. Гарантирую серию очерков о рабочем классе острие пятилетки». О нас, значит? Выходит, что о нас.

Корреспондент жизнерадостно кивнул, чувствуя, что делает доброе дело:

— Конечно! О ком же еще?! Теперь изнутри знаю. Прославлю. Слава и почет — на всю страну.

Нет, что-то здесь не понравилось старому полковнику, не так как-то вышло. Встал он, походил по комнате, остановился перед Смирницким.

— Прославишь, значит? Нет, сынок, лучше б ты этого не делал. И не потому, что слава нам не нужна, — слава богу, живые люди. От тебя не надо.

Смирницкого покоробило, но он продолжал улыбаться:

— Разве я плохо работал?

Начальник колонны вздохнул, тяжело вздохнул Виктор Васильевич.

— Нет, сынок, работал-то ты хорошо. Почти наш стал, да не совсем… Вот потому и не писал бы ты лучше. Все равно мы тебе до конца не поверили.

— Знаете, не понимаю я вас, Виктор Васильевич, — развел руками Смирницкий. Он закурил, раздраженно чиркая спичкой о коробок. — Честно, не пойму.

— Чего же тут не понять? — спокойно и даже как-то задумчиво произнес Стародубцев. — Работал ты руками, писать будешь головой, а для души… ты дело нашел? Есть оно у тебя? Да по мне любой мой, даже не самый хороший, водитель дороже тебя — хорошего.

— Тут вы перебираете, Виктор Васильевич, — обиделся Смирницкий. — Это почему же?