Джесси Келлерман - Беда

Ханна отказалась выходить из своей комнаты: наказывала его за то, что напрасно ждала в прошлые выходные? Она и от еды отказалась, свернулась клубком и снова провалилась в сон. Джона сидел у ее постели в розовом плетеном кресле с полной тарелкой на коленях и следил за тем, как Ханна борется с дурным сном. Никому он своим приездом лучше не сделал.

Посидел и вернулся в гостиную.

— Семь букв, взаимозависимость, первая «С», третья «Б».

— Симбиоз.

Джона съел полкусочка американского сыра, остаток скормил Лентяйке Сьюзен. Мобильный телефон замигал.

Два новых сообщения.

— Джона, знаешь, чего бы я хотел…

Джона приподнял руку, прося подождать.

Получено сегодня, в час тридцать семь дня.

Привет, это я. (Это Вик.) Мы с ребятами решили устроить сегодня вечером турнир по покеру, скинемся по двадцать баксов. Начало в шесть, в общаге. Позвони, если придешь.

Три часа. Раньше семи домой не добраться, к тому же он устал, к тому же обещал провести вечер с Ив. Джона покосился на Джорджа — тот складывал газету, чтоб она стала плотнее и удобнее было писать, жевал кончик механического карандаша — и стер это сообщение.

Второе сообщение пришло, пока он сидел наверху с Ханной.

Привет, Джона Стэм.

Он резко выпрямился.

Держу пари, ты очарован моим звонком посреди дня.

Его словно подбросило пружинами дивана, одним прыжком Джона вылетел из гостиной — и в кухню.

— Джона?

— Я хотела извиниться за ту недостойную сцену ревности…

Он забрался в уголок со стиральной машиной, присел между огромной бутылью с отбеливателем и проволочной корзиной, полной задубевших полотенец.

— Надеюсь, ты нашел укромное местечко. Расслабься. Приглуши свет. Может, стоит свечки зажечь…

— Джона!

— Минуточку.

— …крой глаза, Джона Стэм. Ну же. Закрой глаза и слушай меня.

Как ни смешно, он повиновался.

— Я знаю, ты закрыл глаза. А теперь представь себе…

Полился поток непристойностей.

До чего ж богатый у нее словарь!

— Джона!

Он захлопнул мобильник, вскочил — чудовищная эрекция. Поспешно наклонился, притворяясь, будто нажимает кнопки стиральной машины.

— Чем ты занят? Решил стирку запустить?

— Секундочку!

— Если ты запускаешь стирку, там еще лежат…

— Просто — просто подожди. Я приду через секунду. — Лицо у него горело, он ждал, сжимая в руке телефон, пока Джордж, бормоча «конечно-конечно», не убрался из кухни.

Он сосчитал до двухсот, смочил бумажное полотенце, обтер им лицо. Поправил хозяйство, уложив член вдоль левого бедра, и заставил себя вернуться в гостиную. Джордж что-то царапал в кроссворде, не поднимая головы, и не заметил ничего из ряда вон выходящего. Джона пробрался к дивану и прикрылся, уложив себе на колени сумку.

— Девять букв, «увлеченный человек», ни одной подсказки.

— Не знаю.

— Ты в порядке?

— Неожиданные… неожиданные новости. (Джордж уставился на него с любопытством.) Моя мама. Ее стихи опубликуют в журнале.

— Это же здорово.

— Угу.

— Поздравь ее от меня.

— Непременно.

— Идеи появились?

— Что там у нас?

— Девять букв, «увлеченный…» Стой, я понял: энтузиаст.

— Вроде правильно.

— Джона, тебе плохо?

— Нет.

Джордж пососал ледяной кубик.

— Дать попить?

— Спасибо, нет.

Несколько минут спустя Джордж сообщил:

— Мы летим во Флориду, корабль отбывает оттуда. Или про корабль не говорят «отбывает»? Снимается с якоря? Выходит из гавани?

Кто такие «мы», призадумался Джона. Или Джордж говорит о себе «мы», напускает величия, чтобы с тем большим правом распоряжаться чужим отпуском? Психологический подход: твое личное удобство — против общественного блага.

— В общем и целом я договорился с Бернадеттой, она будет проводить здесь весь день, — продолжал Джордж. — Подробности обсудим ближе к делу, но все-таки: сколько примерно денег тебе понадобится?

— Обсудим ближе к делу?

— Да-да, конечно. Нервничаю, сам понимаешь.

— Еще бы.

— Я ценю твою помощь. Высоко ценю, поверь. Тут еще одна проблема.

Джона заскрежетал зубами.

— Какая?

— Бернадетта. Ты же ее знаешь.

— Нет. Что случилось?

— Упрямая очень. — Джордж пожевал карандаш. — Хоть кол на голове теши. Потому-то я и могу ей довериться. Но вот с Рождеством беда.

— Угу.

— Она католичка. Набожная. Ладан, святая вода и так далее. Я предлагал доплатить, но дело, похоже, не в этом.

— Предложи больше.

— Говорю же, не в этом дело. Тут деньги ничего не решают. Она хочет сходить в церковь, провести время с близкими.

— Понятно.

— Ну конечно, — подхватил Джордж. — Вполне естественное желание.

— Ага.

— Вот и выходит, что мне нужен кто-то — прикрыть эту ночь и ее выходной.

Джона предоставил этой фразе повиснуть в застоявшемся воздухе.

— Ты меня выручишь? — спросил Джордж.

— Я тоже хочу провести время с близкими.

— Вы не отмечаете Рождество.

— Не отмечаем как религиозный праздник. Но это семейный выходной.

— Если бы ты уехал с друзьями кататься на лыжах, то вовсе не повидал бы родных.

— Оно так, но…

— Ладно, оставь. Не в этом суть. Я вовсе не прошу тебя дежурить на Рождество. Не о том речь. — Джордж свернул газету. — Ты просто подумай, я лишь об этом прошу.

— А то и видно.

— За кого ты меня принимаешь?

Джона примирительно махнул рукой.

— Я вот о чем: нужна еще одна сиделка. Может, ты знаешь… нет, правда, Джона! Такое недоверие…

— Прошу прощения. Как я мог подумать.

— Ну, как бы там ни было. Ханна, ты знаешь, новых людей принимает с трудом, но если бы мы познакомили их заранее, то и в декабре не было бы никаких сюрпризов. Потому и говорю тебе сейчас: если услышишь о ком-то подходящем… — Джордж поднялся. — Уверен, что выпить не хочешь? А копченой рыбки?

— Ничего не надо.

Холодильник распахнулся, и кошка замяукала. Джордж кинул ей лосося.

Злясь на весь свет, Джона побрел в дальнюю комнату. Встал на беговую дорожку — не фурычит. Отыскал шнур и розетку, подключил. Выставил четыре километра в час и пошел шагать, пока не онемели намертво вцепившиеся в рычаг руки.

Достала фамильярность, бог знает почему установившаяся в их отношениях с Джорджем: наглость под видом приветливости, выпивка, мерзкие трусы, в которых Джордж расхаживает перед ним. С какой стати натягивать брюки, это ведь Джона приехал, а не английская королева!

Он выключил тренажер и подошел к каминной полке, где стояли горчичного оттенка фотографии Венди. Лицо неулыбчивое, пусть на лице веснушки, зато волосы словно утюгом заглажены, даже в брюках-клеш и замшевой куртке выглядит мрачной. Изначально Венди Рихтер была светловолосой и пухленькой, никакого сходства с дочерью вплоть до конца семидесятых, когда она забеременела, и тут-то началась конвергенция: как странно, чем больше у Венди на этих фотографиях вырастал живот, тем более возрастало и сходство с Ханной, пока мать и дитя не встретились — живые двойники.