Стивен Джонс - Запах страха. Коллекция ужаса

И теперь появляется Автомат. Утром предыдущего вторника, 15 декабря 1835 года, я, сидя за редакторским столом, наполнял свою чернильницу, готовясь к новой сокрушительной атаке на варварские эскадроны, когда ко мне подошел мистер Уайт со свежим выпуском «Ричмонд энквайерер». Ткнув указательным пальцем в раздел новостей, он осведомился:

— Что ты об этом думаешь, Эдди?

В нижнем углу самой левой колонки первой страницы я разглядел крошечное объявление:

ПАНОРАМА «БОЛЬШОЙ МОСКОВСКИЙ ПОЖАР» МЕЛЬЦЕЛЯ и пр.

Выставка в городском музее.

Демонстрация каждый вечер.

Двери музея открыты до 18:45.

Выставка закрывается ровно в 19:30.

И так далее.

— Думаю, об этом можно будет дать пару строчек агатом, [50] Агат — типографский шрифт, кегль которого равен 5,5 пунктам. (Примеч. ред.) Эдди, — сказал Уайт. — Сегодня вечером седлай кобылу Шенка и поезжай в музей, посмотри, что там и как.

Ричмондский музей находится на пересечении Восемнадцатой улицы и Франклин-стрит. В тот вечер я прибыл туда ровно без четверти семь. Вход стоил пятьдесят центов — ровно одну двадцатую моего недельного жалования в «Мессенджер». Пришлось позволить себе это излишество.

Музей освещался газом, поэтому в залах было довольно светло. Большая часть выставки была отведена истории Ричмонда, в особенности суровым испытаниям, которым подвергся город во время двух британских войн. Истрепанный головной убор из индюшиных перьев под стеклянным колпаком символизировал высокоразвитую цивилизацию коренных обитателей Вирджинии. Также на выставке присутствовали экспонаты из Европы, Китая и с невольничьего берега Дагомеи.

Однако первым делом меня привлекла серия картин и диорам, изготовленных неким Иоганном Непомуком Мельцелем из Вены, который совершал турне по Америке. Эти работы изображали кровавые события сентября 1812 года, когда столицу России предали огню, дабы помешать наступающим легионам Бонапарта захватить ее. Своеобразная архитектура Москвы, храм Василия Блаженного и прочие достопримечательности были скрупулезно воспроизведены в миниатюре.

Передние ряды в зрительном зале музея были отданы детям и их кормилицам, хотя я, как ни старался, не смог понять, каким образом орды Бонапарта могли заинтересовать грудных малышей. Я занял место в стороне от них, в третьем ряду. Задняя стена зала была покрыта белым и гладким, как лист бумаги, полотном.

Из-за бархатного бордового занавеса выступил профессор Мельцель. Он с поклоном представился собранию и поведал о своих заслугах. Разговаривая с сильным тевтонским акцентом, он назвал себя изобретателем метронома и пангармоникона [51] Пангармоникон — механический орган наподобие шарманки с цилиндрическими валиками, который имитировал звучание всех инструментов военного оркестра, действуя при помощи мехов. (Примеч. ред.) и заверил зрителей, что является учителем Бетховена. Когда один из помощников профессора включил волшебный фонарь, почувствовался запах новомодного топлива — керосина. Газовые фонари были погашены, и начались чудеса этого вечера.

Аудитория ахнула в изумлении и ужасе, когда в один миг зал охватило пламя. Потом внезапно крики превратились в аплодисменты, когда стало понятно, что это всего лишь иллюзия. Какими-то трюками с проекцией профессор увеличил до гигантских размеров пламя одной свечи и спроецировал его на белый экран перед зрительскими рядами. Последующими эффектами он добился того, что стало казаться, будто огонь горит внутри миниатюрных домиков диорамы Мельцеля, а не за ними… Уменьшенную Москву как будто действительно охватил пожар. Я предположил, что для создания этой иллюзии использовались зеркала: огонь по природе своей несимметричен, а я сразу обратил внимание на то, что определенная асимметрия с левой стороны экрана повторялась в зеркальном отражении с правой стороны от нас.

В темноте раздалось: «Бум! Бум!» Невидимый боевой барабан начал отбивать скорбный ритм. (Зайдя в музей, в фойе я заметил мальчика с тамтамом.) Зазвенели невидимые колокола. (В фойе я видел и второго мальчика.) Под размеренный звон набата в миниатюрной Москве как из-под земли появись ряды гомункулов, которые двинулись маршем по горящим улицам города. Все они были облачены в синие мундиры армии Бонапарта. Эти солдаты, увидел я, являлись всего лишь искусно изготовленными куклами: армия автоматов, если хотите, при помощи пружин и рычагов отправленная ходить строем по диораме. Еще несколько гомункулов, одетых крестьянами, появились из домов и попытались бежать. Ближайший к ним ряд солдат поднял крошечные мушкеты и открыл огонь. Раздался резкий громкий хлопок, не совсем совпавший с моментом выстрела (наверняка из-за нерадивости мальчика-барабанщика в фойе). Кукольные крестьяне пали. Московские дома за ними обрушились и были поглощены огнем.

В освещенном пламенем пожара зале аудитория рукоплескала этим смертям… Ибо трагедия одного города для другого города является развлечением. Сидевший слева от меня мужчина в жилете толкнул меня локтем.

— Это еще не самое интересное, — сообщил он. — Я пришел только ради того, чтобы увидеть вторую часть. Мельцель привез своего Шахматиста.

Мой сосед произнес это так, что стало понятно, какие слова его голос выделил жирным шрифтом: ШАХМАТИСТ МЕЛЬЦЕЛЯ. Я понимающе кивнул.

— Отличного игрока, вы имеете в виду? — спросил я.

— Некоторые так говорят. Некоторые предполагают иначе. Оставайтесь на второе отделение и сами увидите.

К этому времени большинство зрителей уже начали расходиться, ибо сожжение Москвы закончилось. Все крестьяне были истреблены, и, поскольку дальнейших зверств не предвиделось, на этом развлечение завершилось. Несколько cognoscenti [52] Тонких ценителей (ит.). остались ради обещанного дивертисмента, и, когда снова были зажжены газовые фонари, я пересел на передний ряд. Со своего нового места я получил возможность наблюдать за работой двух помощников профессора, которые собирали остатки Москвы. Игрушечные зданьица были хитро сконструированы так, чтобы сложиться в определенное время, что давало иллюзию разрушения пожаром. Теперь всю диораму унесли, и из-за бархатного занавеса двое рабочих выкатили очень длинный ящик.

Эта конструкция была снабжена колесами такой высоты, что между полом и нижней частью коробки оставалось пустое пространство в несколько дюймов. Сам ящик был изготовлен из темного дерева и имел три фута шесть дюймов в длину, два фута четыре дюйма в ширину и два фута шесть дюймов в высоту. Готов держать пари на что угодно, что эти размеры правильные. Чтобы не ошибиться, я зрительно сравнил пропорции продолговатого ящика с шириной и высотой одного из помощников Мельцеля. После представления я специально прошел рядом с ним, дабы сравнить рост этого человека со своим. Мой рост — пять футов восемь дюймов (со времен Вест-Пойнта он не изменился), и благодаря этой уловке я смог узнать истинные размеры продолговатого ящика. В передней части конструкции находились четыре шкафчика с медными деталями: три высоких вертикальных дверцы и одна горизонтальная выдвижная полка под ними.