Дэвид Хьюсон - Седьмое таинство

— Они сами должны решить, — заметил Коста.

— Нет, — ответил Мессина.

Тереза Лупо наклонилась вперед и похлопала комиссара по колену:

— Извините, что заостряю на этом ваше внимание, но я ведь тоже дама. Может, и мне уехать куда-нибудь отдохнуть?

— Вы патологоанатом. — Глава квестуры передал портфель Фальконе. — И мне сейчас хочется познакомить вас с Ла Маркой. С тем, что от него осталось.

— Основное правило при изучении пещер, — Абати толкал перепуганного Ла Марку обратно на середину митрейона, — все время помнить, где находишься и что вокруг тебя. Это место не всегда было храмом. Я вам уже говорил. Просто подземный карьер, где добывали туф. А потом кто-то устроил здесь храм, когда разработки камня уже не велись. Половина этих проходов, которые вы считаете коридорами, вела либо в никуда, либо упиралась в какой-нибудь разлом или сброс.

— Я слышал плеск воды, — удивленно заметил Виньола.

— Так это ж Рим! — воскликнул Дино. — Тут полно подземных источников. Плюс утечки из поврежденного водопровода. Незаконченные проходы, ведущие в никуда. Среди них могут найтись и такие, что ведут вниз, к реке. И могут как-то соединяться с самой Большой клоакой. Если бы у меня было нужное снаряжение… — Он снисходительно и покровительственно посмотрел на остальных. Этот взгляд Лудо уже совершенно не переваривал. — …и подготовленные люди, я бы их нашел. Но не думаю, что кто-то из вас подойдет. Так что никуда не суйтесь и чтоб я вас все время видел. У меня нет никакого желания заниматься спасательными работами.

Про себя Торкья уже отвел каждому соответствующую роль: Абати — Хелиодромус, защитник лидера; Виньола — Персес, умный, быстрый и не всегда готовый поделиться тем, что знает; огромный и глупый Андреа Гуэрино вполне подходит на роль хорошего пехотинца — он Милес; Рауль Белуччи, шестерка, который всегда делает то, что ему говорят, сойдет на роль Лео, исполнителя, тупого механизма для принесения жертв, а что касается Нимфуса, Невесты, то есть создания, выступающего одновременно и в мужской, и в женской ипостаси, заключенной в одно тело, тут сгодится этот тоненький и уже всем надоевший типчик, Тони Ла Марка, сопляк, чью сексуальную ориентацию еще предстоит определить.

Патером может быть только один человек. Торкья прекрасно понимал, что это значит. Ранг Патера подразумевает лидерство, а не кровно-родственные отношения и, уж конечно, не любовь. Он всегда внимательно наблюдал, как ведет себя его собственный отец — примитивное, тупое диктаторское поведение, словно утверждавшее: здесь, у себя дома, я бог. Из повиновения ему проистекало ощущение знания и безопасности. Так оно и оставалось для Лудо Торкьи, пока мальчик не достиг возраста девяти лет. Тогда отец отправился на работу в доки Генуи и больше домой не вернулся. Год спустя, когда слабая и ни на что не способная мать решила, что он уже все забыл, сорвиголова тайком пробрался на пирс, где произошло несчастье, уставился на огромный черный подъемный кран, верхушка которого очень напоминала дурацкую ворону, и попытался представить себе, что тут случилось и каково это, когда видишь падающую на тебя злобную массу стали.

С этого момента и на всю жизнь Лудо возненавидел Церковь, тогда как мать каждый вечер хваталась за Библию, приникала к ней в надежде найти утешение в религии, которая — юный Торкья уже знал это совершенно точно — обошлась с ними безжалостно, позволив крану упасть.

Когда он поступил в Ла Сапьенца и начал изучать митраизм под внимательным присмотром мудрого и знающего Джорджио Браманте, то понял, чего ему недостает в жизни и как заполнить зияющую пустоту: только осознав, что такое долг, ответственность, лидерство, и обретя все это. Переломный момент настал, после того как он прошел процесс самоидентификации, и это сразу отделило его ото всех остальных, этих тупиц и недоумков. Когда-нибудь он тоже станет Патером, вольется в эту древнюю религию, ту, что хранит свои тайны под землей, но не делит с массами в огромных позолоченных дворцах. Здесь, в этом храме, открытом Браманте, все должно наконец сойтись воедино, и можно будет приступить к завершению дела, начатого давно погибшими легионерами восемнадцать столетий назад.

Не хватало только одной детали. Трус Винченцо подвел их всех, пошел наперекор собственной судьбе, что предписывала ему стать Кораксом, послушником, новичком — по сути дела, ребенком, если в древних книгах сказано правильно.

— И еще, — поспешно добавил Абати, вновь подходя к алтарю и намереваясь сделать что-то, чего Торкья не мог предвидеть. — Я не намерен терпеть все эти глупости.

К удивлению Лудо, в руке диггера вдруг оказалась клетка с птицей, он поднял ее повыше и открыл дверцу. Блестящий черный петух забил крыльями и низко, агрессивно закудахтал.

— Не трогай! — крикнул Торкья. — Я что сказал…

Дино продолжал возиться с клеткой.

— Лудо, сам подумай. Мы уже и так по уши в дерьме, даже без этих идиотских игр.

— Андреа! — заорал вдохновитель похода. — Останови его!

Изо рта Гуэрино торчал косячок. Здоровенный крестьянский сын был уже порядком одурманен.

— Чего?.. — промычал он.

Никто еще ничего не понял. В мозгу Лудо продолжали звучать слова Браманте. Как это, должно быть, ужасно — утратить свою религию. Стоять и смотреть, как ее вырывают прямо у тебя из рук, перед смертью лишиться последней возможности, что еще осталась у тебя на этой земле, — примириться со своим богом…

Абати открыл клетку и повернул набок, пытаясь вытрясти петуха, выбросить в эту сырую темноту.

— Не смей! — крикнул Торкья, направляясь к этому кретину в красном защитном костюме.

Хелиодромусы всегда носили красное. Они всегда завидовали положению Патера. Так и должно было быть. Пока Патер не умрет, им нет пути к возвышению.

Лудо на ходу незаметно поднял с одной из скамеек булыжник размером с кулак.

— Я что тебе сказал… — начал было студент и тут же замолчал, вдруг обнаружив, что отбивается от облака вонючих черных перьев, бешено мелькающих перед лицом.

Может, он закричал. Кто-то засмеялся. Судя по голосу — Тони Ла Марка. Перепуганный, вопя от страха и ярости, петух вцепился когтями в темя Торкьи, взвился в воздух и метнулся к выходу, бешено молотя по воздуху крыльями. Его клекот металлическим звоном разлетелся по каменному помещению, эхом отдаваясь от стен.

Торкья уже не помнил, почему выбрал птицу черного цвета. Петух был чем-то похож на ворону, крылья и ноги торчали в стороны. Словно маленькая и издевательская копия того подъемного крана.

Иногда Лудо сам не мог понять, почему делает то или это. Когда он совладал с дыханием, то понял, что стоит на коленях, уставившись в окровавленное лицо Дино Абати, и прижимает этого типа в красном костюме к земле.